— Да, она очень умна.
Смотрю на Лео и жду, что он добавит о Кэрол еще что-нибудь, но он усаживается поудобнее, кладет ногу на ногу и произносит намеренно беззаботным тоном:
— Теперь твоя очередь. Расскажи об Энди.
Говорить об Энди мне непросто с кем угодно, не то что с бывшим парнем.
— Знаю я эту твою профессиональную манеру смело задавать личные вопросы. Может, уточнишь, что именно тебя интересует?
— Хорошо. Хочешь вопрос поконкретнее? — уточни Лео. — Хм… Энди любит играть в настольные игры?
Смеюсь, потому что Лео всегда отказывался играть со мной в настольные игры.
— Да, любит.
— Тебе повезло.
Улыбаюсь, киваю и спрашиваю:
— Еще вопросы будут?
— М-м… Он предпочитает не завтракать или, наоборот, считает, что утром нужно поесть поплотнее?
— Второе.
Лео кивает, как будто мысленно составляет досье на моего мужа.
— Он верит в Бога?
— Да, — говорю я. — Он христианин, как и я.
— Замечательно. А… он… завязывает разговор с попутчиками в самолете?
— Иногда, — отвечаю я, улыбаясь. — Но только не с бывшими подружками, насколько мне известно…
Лео смущенно смотрит на меня, но, похоже, не клюет на мою наживку. Он громко вздыхает и продолжает интервью:
— Ладно, как насчет такого вопроса?.. Твой муж сильно удивится, если откроет колу и обнаружит на крышке, что мол, блин, на сей раз он ничего не выиграл?
— Забавно, но, ты знаешь, — да, удивится! — смеюсь я. — Потому что он действительно ожидает выигрыша. Он у меня неунывающий оптимист.
— Итак, — провозглашает Лео, — похоже, ты обрела надежного спутника жизни: играет в шашки, на завтрак ест овсянку, богобоязненный, один из тех, у кого стакан всегда наполовину полон, а не наполовину пуст.
Смеюсь, но вскоре начинаю волноваться, не дискредитировала ли я Энди в этом блиц-опросе, не рассказала ли о нем лишнего. Поэтому я заканчиваю интервью на уверенной ноте:
— Да, Энди у меня потрясающий. Он очень хороший человек… Мне так повезло!
Лео поворачивается и смотрит на меня. Он вдруг становится неожиданно серьезен.
— Ему тоже повезло.
— Спасибо, — говорю я и чувствую, что начинаю краснеть.
— Это правда, — говорит Лео. — Эллен… я не понимаю, как мог позволить тебе уйти…
Я смущенно улыбаюсь: удивительно — столь простая фраза может одновременно исцелять душу, волновать и выбивать из колеи.
Но что еще хуже — или, может, лучше, — в этот момент Лео опускает спинку сиденья и кладет свою ладонь рядом с моей. Наши руки соприкасаются, от локтя до запястья. Закрываю глаза, стараюсь глубоко дышать и ощущаю такой жар, что перехватывает дыхание. Когда хочешь чего-то очень сильно, желание превращается в потребность — меня буквально захлестывает его сила и напор.
Приказываю себе убрать руку, понимая, насколько важно вести себя правильно. Мой разум кричит: «Я только что вышла замуж! Я люблю своего мужа!» Но это не помогает. Я буквально не могу двинуть рукой. Не мо-гу! Вместо того опускаю сиденье на один уровень с сиденьем Лео и обхватываю пальцами подлокотник, отчаянно надеясь, что нежданный попутчик сделает то же. Лео кладет руку на подлокотник, неуверенно и робко, наши мизинцы соприкасаются, потом перекрещиваются, сплетаются теснее, как будто волна прибивает его к моему берегу, накрывает меня.
Интересно, он смотрит на мое отражение в стекле салона? Я не хочу открывать глаза, надеясь, что темнота спрячет под своим покровом часть моей вины, сделав мои поступки менее реальными. Но происходит прямо противоположное: чувства только обостряются, становятся реальнее и сильнее — так всегда бывает. Когда сосредотачиваешься на себе, другие отходят на второй план.
Проходит какое-то время. Мы оба молчим. РукаЛео. Она тяжелая и теплая, покоится на моей, словно тогда, в кафе у Одиннадцатой и Бродвея, когда это все началось. Однако на сей раз прикосновение наполнено совершенно другим смыслом: оно не просто сопровождает разговор, это и есть разговор. Своего рода приглашение. Приглашение, которое я принимаю неторопливым поворотом руки, открытой ладонью. Наши ладони встречаются, и теперь мы по-настоящему держимся за руки. Я твержу себе, что это самый невинный из жестов. Первоклассники держатся за руки. Родители и дети держатся за руки. Друзья держатся за руки.
Но не так, как мы. Совсем не так.
Слышу дыхание Лео, его лицо совсем рядом, наши пальцы сплетаются, разжимаются, меняют положение. И мы летим на восток, держась за руки и постепенно засыпая. Между небом и землей, между прошлым и будущим — вместе.
Все, что происходит потом, помнится как в тумане: я то засыпаю, то просыпаюсь. Сквозь дремоту слышу объявления стюардессы, но окончательно прихожу в себя, лишь, когда самолет начинает снижаться, готовясь к посадке в аэропорту Кеннеди. Спросонья смотрю в иллюминатор и вижу огни города, потом поворачиваюсь к Лео — он еще спит и держит во сне мою руку. Он слегка склонился ко мне, его лицо освещают лампы салона. Я разглядываю его, стараясь запомнить черты его лица: усы, немного растрепанные баки, длинный прямой нос, тяжелые веки.
Желудок урчит, и я вдруг осознаю, что чувствую себя так, как наутро после первой близости с Лео. Тогда я точно так же проснулась до восхода солнца. Хорошо помню, что ужасно замерзла. Лео спал рядом, его грудь мерно поднималась и опускалась, а я думала: «Что будет дальше?»
Сейчас я задаю себе тот же вопрос, но на сей раз ответ совсем другой. Надежды нет. Это не начало, а конец. Через несколько минут руку Лео придется отпустить. Потом мы простимся.
Вскоре самолет резко идет на посадку и касается земли, Лео открывает глаза, зевает, потягивается в своем сиденье и улыбается мне как-то странно.
— Привет, — говорит он.
— Доброе утро, — тихо отвечаю я.
В горле пересохло: то ли от жажды, то ли от грусти и напряжения. В сумке лежит бутылка с водой, но разве можно разорвать сплетение наших рук ради глотка воды?
— Уже утро? — спрашивает он, глядя в иллюминатор на темную взлетную полосу.
— Почти, — отвечаюя. — Полседьмого… Мы прилетели раньше.
— Черт! — восклицает Лео.
Его лицо выражает те же противоречивые чувства, что испытываю я.
— Что-то не так? — Может, он выразит словами наши общие мысли и чувства и скажет, что не в состоянии поверить, будто мы уже в Нью-Йорке и должны начинать новый день. Врозь. Он смотрит на наши сплетенные руки и говорит:
— Сама знаешь что.