Читать интересную книгу Род-Айленд блюз - Фэй Уэлдон

Уильям Джонсон, нераскаявшийся игрок. Берешь из банка деньги, ставишь на лошадь или, что в сущности та же лошадь, на рулетку в казино, потом покряхтишь немного, постонешь, поноешь и снова отправляешься в банк за деньгами. Впрочем, он, кажется, не из тех, кто ноет. Ей захотелось закрыть на все глаза, убедить себя, что это не важно, семидесятидвухлетний мужчина имеет право на развлечения. Но что сказал бы Эксон? Его твердое, доброе лицо застыло бы в неодобрительной гримасе. Даже Бакли в Саванне, игравший в покер за лакированными столами в домах у своих дружков, никогда не посещал казино.

— Вот почему родные тебя оставили, — сказала Фелисити. — Вот почему ты оказался один. Они не могли с этим мириться.

— Маргарет — сука. Ей только и нужно было, что завладеть домом. Она его и захапала.

Это было сказано грубо, со злостью — свойства, которых он ей до сих пор не показывал. И вот теперь проявил как бы ненароком — дал ей предлог порвать с ним, нырнуть обратно в укрытие под “Золотой чашей”, чтобы в стычках с сестрой Доун ждать, покуда не призовет к себе Западный флигель. Нет, все лучше, чем туда, даже ухаживания записного игрока, когда он отрывает время от своей страсти, чтобы уделить внимание тебе.

— Ну так как? — спросил он. — Повернем обратно? Это для тебя уж чересчур? Нестерпимо вульгарно?

— Вовсе нет, — ответила она.

— Уфф! Слава богу, — вздохнул он и с размаху нажал на акселератор. Было ясно, что если он отвезет ее домой, то сразу же развернется и снова прикатит в этот многокрасочный диснеевский замок. Примите нас черненькими.

Они подъезжали, и шпили и башенки становились все разнообразнее: одни оказывались бирюзовыми, другие серебряными; волшебство таяло, это уже была скорее большая ярмарка, чем небесный чертог Микки-Мауса. Разумеется, крайне вульгарная, вопиюще не вписывающаяся в окружающую природу, но при этом все-таки как бы здешняя, присущая этой местности. Индейцы пекоты передумали, отвернулись от природы, которая оказалась ложным божеством, дряхлым, беззубым, слабосильным перед лицом противника с практическим складом ума. А природа — что? Общайся с природой сколько хочешь, сливайся с ней, твори мифы, обожествляй ее и возвеличивай, умиротворяй и задабривай, все равно рано или поздно она тебя предаст. Природа встала на сторону белого человека, как он ни вытаптывает, ни губит леса, убивает зверей, выжигает прерии; она восхищается им. Говори громко, действуй беспощадно, побеждай. Выживание хитрейших, а не отважных. Природа это уважает.

Уильям и Фелисити оставили “сааб” в подземном гараже — в просторной полуосвещенной бетонной пещере — и поднялись в лифте на верхние этажи, шумные, людные, стеклянные. Здесь толпились лилововолосые и лысые, немощные и крепкие (в небольшом количестве), хромые, быстроногие (в малом числе) и те, которые еле ковыляют. Всех окуривали запахи дешевой стряпни, всех объединяло общее дело, компанейское тепло, волны торжества и отчаяния, сочувствия одних другим. Общий враг если и находится среди них, то это само казино с его выручкой, но как они все стремятся ему навстречу и как этот враг с ними ласков, как манит и пугает стена гула; ритмичное биение смутно знакомой музыки на фоне дребезжания тысячи игровых автоматов, отзванивающих поражения и победы и щедро сыплющих монеты. Служители здороваются и ласково улыбаются. Отдайте ваши денежки, и все будет прекрасно. Мы следим, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Доверьтесь нам. Мы тут все — ваша добровольная большая семья; здесь ваш дом, тепло, поддержка да плюс приятное волнение риска, продолжение молодости другими средствами. Смельчаков влечет к столам, где играют в кости, в блэк-джек; тут раздаются отрывистые, отечески строгие мужские голоса: “Усвойте раз и навсегда: ставьте, пожалуйста, фишку не на черту, а выше черты. Выше, вам говорят, оглохли, что ли?” — и женские, по-матерински заботливые, у рулетки: “Вы уверены, что вы этого хотите? Таков ваш окончательный выбор?” А у стены, при игральных автоматах, в полутемных залах, находишь наконец любящих братьев и сестер, которых никогда не было, целые когорты, шеренга за шеренгой, они ликуют при твоих победах и, как зачарованные, крутят вместе с тобой молитвенное колесо: семерки, полоски, вишенки, выигрыши.

И всюду кассы — кассы, где меняют деньги, где можно обналичить чек, по жетонам получить деньги, на деньги купить жетоны; целый храм, отданный менялам. Туда-сюда, взад-вперед поворачиваются камеры наблюдения, они не ловят вас, а оберегают. Никто и не сомневается. Бродят, топчутся, заглядывают через плечо завсегдатаи, они знают, что надо делать, как себя вести, каковы правила. Фелисити ничего не знает. А Уильям ушел вперед. Она спешит за ним, если она потеряет его из виду, то, как путешественник во времени, заблудится в будущем и никогда не сможет вернуться домой. Всю свою долгую жизнь она, оказывается, прожила на другой, тихой планете, где всем управляет встающее и закатывающееся солнце, но все-таки там жизнь не настоящая. Другая — настоящая, правильная — вселенная находится здесь, в казино, созданная для кочевого племени, вынужденного принять оседлый образ жизни, построенная мужской фантазией для услаждения женщин и для утверждения мужской власти, с полным пренебрежением к силам природы.

Уильям спохватился, что идет слишком быстро, замедлил шаг и взял Фелисити под руку. Полы здесь блестели, покрытые чем-то скользким. Фелисити беспокоилась, не подведут ли ее ноги в выходных туфлях; в ее возрасте некоторые женщины носят кроссовки, но она поклялась, что не опустится до этого никогда; однако можно ведь и передумать.

— Тут не то что в Лас-Вегасе, — с гордостью сказал Уильям. — Или тем более в Атлантик-Сити. Воплощение хорошего вкуса.

В центре зала возвышалась гигантская стеклянная фигура мускулистого нагого индейца в позе роденовского “Мыслителя”; молочно-белый, он командовал здесь последним сражением. В конечном счете белый человек был обманут и потерпел поражение, сам того не сознавая. Он потерял ориентацию и блуждает в лесу — вот куда завели его победа и процветание. Он приплыл сюда, ища золота и свободы, и убивал, чтобы завоевать их, но эта победа в конце концов его погубила. У ног “Мыслителя” на оранжевой подставке изящно вращался сегодняшний приз — японский автомобиль.

Уильям, впрочем, совсем даже не погиб. Пока поднимались в лифте, он помолодел лет на двадцать.

— Тут лучше, чем в Лас-Вегасе, — рассуждал он. — Я пять лет ездил в Вегас и два — в Атлантик-Сити. В здешнем казино на свои деньги получаешь отдачу побольше, чем где-нибудь еще в Штатах.

— Ты же говорил, что был учителем в нью-йоркской средней школе, — с грустью заметила Фелисити.

Лжешь мужчинам во избежание беды, как, бывало, отцу, но отец есть отец, авторитет и защитник. Ложь из их уст причиняла боль. Единственным исключением был Эксон, он никогда не лгал, у него не хватало фантазии и брала верх осторожность. Фелисити до сих пор горевала по нему, но не приходится отрицать: он был человек исключительно скучный. С грешными людьми всегда интереснее, чем с добродетельными.

— Я и был учителем, — подтвердил Уильям. — Но игра приносила больше. Первое время. А потом пошла полоса неудач. Маргарет подала иск и отсудила дом. Он, как его построили в 1890 году, так всегда и принадлежал нашей семье. Но ее это не остановило. А в судах к игрокам относятся плохо. Не учитывают, сколько работы требует игра. Теперь там живет Маргарет с мальчишками Томми, и дом без хозяина разваливается с каждым днем.

— Почему ты мне этого раньше не рассказал? — Это не было упреком. Просто ей хотелось знать.

Фелисити стояла в толпе, которая мягко обтекала ее, как река, мирно раздаваясь в стороны. Все казалось неопределенным, смутным, как лицо доктора Роузблума в зеркале. Ей вспомнилось детство, мамин туалетный столик, лаликовский Роденов “Мыслитель” молочно-голубого цвета, фарфоровая китайская пудреница, серебряный туалетный прибор — щетки для волос и зеркальце. После маминой смерти папа ничего не трогал, месяц спустя среди щетинок еще виднелся один золотой волосок, в пудренице все так же лежала пуховка, словно в один прекрасный день мама вернется и все будет по-прежнему. Но она не вернется, она умерла. За пудреницей лежала стянутая резинкой пачка сеточек для волос из тончайших коричневых шелковых нитей. В те времена женщины, ложась спать, надевали на волосы такую сеточку, чтобы не растрепалась прическа. Когда мыли голову, смывали жир с волос, зато оставалась мыльная пленка, и, чтобы от нее избавиться, в воду для полоскания добавляли уксус или лимонный сок, но все равно волосы лишались блеска, Фелисити помнила жалобы матери. И еще мама говорила, что такие сеточки продаются в “Вулворте”, там они дешевле и ничуть не хуже, чем в дорогих магазинах. Маленькая Фелисити любила растягивать сеточку на пальцах и смотреть сквозь еле различимую коричневую штриховку — все то же самое, но только как бы в дымке.