Читать интересную книгу Переселенцы - Мария Сосновских

В эту ночь Соломии долго не спалось, сон подкрался и к ней как-то незаметно. Кажется, она только-только сомкнула веки, как вдруг услышала чей-то смутно знакомый голос.

– Да проснись же ты, наконец!

У кровати Соломии стоял Лева Жигарь.

– Как ты сюда пробрался, Лева?!

– Ну и спишь же ты, Соломия, – не отвечая на вопрос, вполголоса заговорил Жигарь. – Живо одевайся, бежим отсюда!

– Лева, я не пойду сейчас! Через неделю только выпустят, ты погоди…

– Некогда годить, ни минуты! Одевайся, говорю тебе!

Соломия торопливо оделась, сунула ноги в туфли и повязала темный платок, поданный Жигарем.

Крадучись они пошли к выходу. В полутемном коридоре у столика, уронив голову на руки, спала сестра милосердия. Из самого конца длинного коридора доносился громкий стук в запертую дверь и приглушенный крик о помощи. Жигарь чуть ли не силком стащил Соломию вниз по лестнице в вестибюль, и она, в который уж раз за последнее время, остолбенела от увиденного: под свечой в канделябре на полу сидел швейцар с выпученными глазами и с безмолвно раззявленным ртом…

– Да иди ты скорее… Тише, – прошипел Соломии в ухо Жигарь. Он торопливо закрыл снаружи парадную дверь, бормоча что-то непонятное для Соломии:

– Этих-то раньше утра не хватятся, а вот того, наверно, уж нашли! Нам ни минуты в Москве оставаться нельзя… Едем сейчас же!

Он негромко свистнул, из-за угла подкатила господская бричка, запряженная парой вороных, – та самая, на которой в прошлом году Жигарь уехал с постоялого двора в Аргаяше.

На улице стояла глухая полночь, из-за облака выплыла полная луна и осветила спящие московские улицы. Соломия сидела в задке брички рядом с Жигарем, который сильной рукой обнимал ее, целовал в щеку, жарко дыша ей в лицо, и бессвязно, по-прежнему непонятно бормотал:

– Ну, дорогая Соломия Пантелеевна, видишь, я все-таки нашел тебя! И отомстил за тебя! Если только не нашли его, значит, утром найдут… А к утру мы уже эвон где будем!

Кучер нещадно погонял вороных, и рассвет их застал уже далеко за московской заставой.

Неграмотная Соломия и знать не знала, что в газете «Московские ведомости» на последней странице, где пишется о разных городских происшествиях, скоро напечатают две заметки. Первая сообщит о разбойном нападении на частную клинику Штольца, во время которого в вестибюле задушен швейцар и сильным снотворным усыплена дежурная сестра милосердия, которая лишь чудом не погибла.

Второе сообщение гласило: «В ночь на шестнадцатое августа убит московский купец второй гильдии Алексей Михайлович Семишников, двадцати восьми лет, женатый, имевший двоих детей. Труп обнаружен у Измайловского моста утром семнадцатого августа участковым полицейским. Купечество приносит соболезнования семье покойного».

Внизу была напечатана приписка: «Полиция принимает все меры для задержания преступников».

Ни близкие Семишникова, ни Анфиса Петровна так никогда и не узнали, кто убил купца. Впрочем, многоопытная содержательница публичных домов сразу поняла, что к убийству как-то причастна красивая девчонка, которую Семишников привез в ее заведение откуда-то из-за Казани. И покойный неспроста требовал кругленькую сумму: писаная красавица, нет еще восемнадцати, сирота, ни отца-матери, ни родственников…

– Не скупись, Анфиса Петровна, она для тебя и твоего заведения – настоящий клад, – убеждал пронырливый купец. Помнится, она велела назавтра вести к ней девицу, но та оказалась «с приданым», и ее пришлось отправить к Штольцу – «на обработку"…

Уже много лет богатая владелица публичных домов в Москве орудовала рука об руку с владельцем частной клиники немцем Штольцем. А третьим их компаньоном был купец Алексей Михайлович Семишников. Отстранив от всех дел отца, якобы из-за его слабоумия, Семишников занялся торговлей хлебом, мясом и прочими продуктами. Но главное – больше десяти лет он сбывал «живой товар»: сманивал в дальних губерниях молодых, красивых девушек и, привезя в Москву, продавал в публичные дома.

…Соломия, измученная дальней тряской дорогой, пережитыми в последнее время несчастьями и неизвестностью перед будущим, сильно похудела, глаза сделались огромными и глубоко запали. Она ходила тень тенью и все еще не могла примириться с подлостью человека, которого очень любила.

В Казани они отдохнули немного у знакомых, но долго оставаться там нельзя было: Леву Жигаря в Казани вовсю искала полиция, и он давно уж решил махнуть за Каменный пояс, в Сибирь, или осесть в Зауралье, где не первый год как обосновался старший брат Понтя, который перевез туда семью – жену с тремя детьми и старую мать.

Под чужими именами

Много лет назад вор и грабитель с большой дороги Понтя Жигарь за лихие дела был приговорен к пожизненным каторжным работам в Сибири и отправлен туда в кандалах по этапу. В Зауралье под Камышловом каторжане поубивали солдат из малочисленного конвоя, разбили кандалы и – ищи ветра в поле – разбежались кто куда. Долго скитался Понтя с подельником по тамошним лесам и болотам, оголодал, как дикий зверь… Потом товарищ умер, а Понтя выбрался-таки из чащобы к тракту и человеческому жилью – Ирбитской слободе. Шла страда, и бывшего каторжанина хозяин очень-то не спрашивал, кто он да откуда, когда нанимал его работником. Но окончились полевые работы, и хозяин рассчитал пострадника. Опять Понтя рыскал по лесам, пока не встретил под деревней Шмаковой переселенцев из Рязанской губернии – братьев Куликовых. Выдавая себя за местного крестьянина, расхваливая здешний край и вольные земли, Понтя быстро сошелся с доверчивыми рязанцами. Оставшись ночевать с ними у лесного костра, он узнал, что у братьев на руках написанная волостью вольная подорожная о переселении в Зауралье, в Ирбитскую волость. Старшего брата звали Павлом, младшего – Лаврентием. Старший был женат, и у него был мальчик лет пяти.

Когда переселенцы уснули после трудной дальней дороги, Понтя совершил самое черное свое преступление: зарезал всех спящих, не пожалев и пятилетнего мальчонку.

Утром он зарыл убитых, завалил хворостом и палой листвой, забрал весь скарб, деньги и подорожную и на двух лошадях переселенцев скрылся. Промотав награбленное, Понтя тайно побывал в Казани да едва ноги унес обратно: в Казани и окрестных губерниях за поимку Понти Жигаря была обещана награда, и было известно, что он находился в бегах.

Хитрый, как бес, Понтя и сам знал, что ему не будет житья в Казани. В то время по Казанскому и Сибирскому трактам на восток, что ни год, шли обозы из Новгородской, Тамбовской, Рязанской и других российских губерний. Затеряться в этом потоке да еще с подлинной подорожной убитого Павла Куликова – пара пустяков, и Понтя-Павел тронулся в Зауралье вместе со всей семьей.

А вот сейчас и брат его Лева изо всех сил стремился туда, в этот глухой, еще мало обжитый край. Ему только надо, чтобы с ним была Соломия. Лева так же хитер, как и его брат Понтя: мало ли что, проследит полиция его московские дела, да попадет девчонка в полицейские лапы – может выдать, и тогда – каюк Леве Жигарю!

Да и ему уж пора остепениться, семью заиметь и заняться каким-нибудь делом, пока не поздно…

К Аргаяшу Лева с Соломией приехали поздно ночью. Вот и усадьба бывшего постоялого двора Пантелея Кузьмича Китаева, где родилась, прожила детство и юность Соломия. Теперь она должна покинуть этот старый дом навсегда. Сердце Соломии сжалось от тоски, когда увидала старый, покосившийся родной дом с заколоченными дверями и окнами. Прошло немногим больше месяца, как она сбежала отсюда – ночью, тайно и крадучись. Парадное было закрыто на большой висячий замок, которого Соломия никогда не видала раньше. Видимо, аргаяшский староста назначил опекуна или запер дверь на свой замок, а окна заколотил большими толстыми досками.

Лошадей оставили поодаль, у старых тополей, а сами вошли в ограду опустевшего дома. Соломии не терпелось взглянуть на клумбу, где она спрятала мешочек с сокровищами, но нужно было улучить подходящий момент.

– Лева, – взмолилась вдруг Соломия, – Лева… прошу тебя, оставь меня здесь! Я не хочу никуда уезжать из этого дома. Буду жить тут одна, – всхлипнула Соломия.

– Давай-ка не дури! Нам пора ехать дальше, а не выдумывать чего ни попадя! – досадливо ответил Жигарь, думая про себя: а ну как про нас успели сообщить в волость? Если до рассвета не уедем – не миновать тогда полиции… И Лева поневоле круто сменил тон:

– Соломиюшка, милая, что ты задумала? Ведь люблю я тебя очень! Не любил бы – не погнался бы за тобой в Москву… Видно, уж связаны мы с тобой на веки вечные!

У Соломии вновь хлынули слезы… Но что женские слезы – набежит тучка, поморосит немного, и вот уже опять солнышко сияет на небе! Соломия превозмогла себя и уже твердым голосом сказала: