Читать интересную книгу Козы и Шекспир - Фазиль Искандер

Степенная разумница на суде утверждала, что она в последний момент покаялась в своем замысле и пожалела своего мужа. И что она несколько раз пыталась остановить молодого человека, но тот оказался чересчур нахальным, и она уже не могла, учитывая ее преклонный возраст, его остановить.

Единственное, что она могла сделать, — это продлить жизнь мужа на несколько часов. И она это сделала. По этому поводу она просила суд смягчить ее участь.

Письмо молодого человека с просьбой снизить суровый срок наказания пришло к нам в комиссию вместе с материалами судебного дела. Письмо было сентиментальным и глупым. Комиссия оставила в силе решение суда.

Находясь в комиссии по помилованию, я удивился одному обстоятельству, о котором не подозревал: оказывается, самое страшное оружие в России — это кухонный нож. Большинство убийств у нас происходит на кухне при помощи кухонного ножа.

Не знаешь, чему больше удивляться — низкому уровню человеческих отношений или высокому качеству кухонных ножей. Можно подумать, что российские власти уделяют особое внимание качеству кухонных ножей. Или это грозный, прощальный отблеск былых рекордов по выплавке чугуна и стали?

Муж убивает жену кухонным ножом. Нередко и жена убивает мужа кухонным ножом. Дружки во время пьянки затевают дискуссию о смысле жизни, и тот, кто раньше успел исчерпать свои аргументы, хватает кухонный нож и убивает своего более основательного собутыльника. Таков наш естественный отбор. И видно по материалам дела, что за пять минут до трагического исхода никто никого не собирался убивать.

Так что наш молодой человек в известной мере, можно даже сказать, теоретик. Правда, замысел убийства ему был подсказан, но он целых две недели держал его в голове, обкатывал и даже придумал парадоксальный вариант. Я почему-то уверен, что у него и в самом деле был вариант выпить на дармовщину и уйти под каким-нибудь предлогом. Но соблазн и любопытство оказались сильнее.

Кстати, страсть к зачатию и страсть к убийству философски связаны. У некоторых насекомых, далеко не столь степенных, как наша разумница, говорят, они сочетаются. К тому же обе эти страсти возгораются от выпивки. Так что окажись наша разумница помоложе и помиловиднее, мог бы осуществиться третий вариант. Но в таком случае мог сработать и тот самый кухонный нож. Так что, куда ни кинь — везде клин.

В мировой литературе немало великих и страшных книг о том, что происходило в голове убийцы. Но самая страшная книга еще не написана. Это книга о том, что в голове убийцы ничего не происходило. Такую книгу трудно написать, но стоило бы.

Золото Вильгельма

Это случилось в брежневскую эпоху Сравнительно молодой историк Заур Чегемба (сравнительно с кем?) в сравнительно веселом настроении (сравнительно с чем?) влез в пригородный поезд, мчавшийся в Москву. Субботу и воскресенье он провел на даче своего друга. Там он хорошо поработал и отдохнул и теперь к вечеру возвращался в Москву. День выдался необычайно жарким, и, хотя вечерело, жара не спадала.

Вагон электрички, в который он влез, был переполнен, и духота в нем стояла неимоверная. Не только все места были заняты, но и все проходы были забиты. Но как раз когда он входил в вагон, один из пассажиров, стоявший у приоткрытого окна слева от входа, стал протискиваться к выходу, и Заур, несколько стыдясь вороватости своего намерения, протиснулся навстречу и встал на его место рядом с женщиной с тихими, усталыми глазами.

Поезд с грохотом рванулся дальше, стоявшие в проходах пошатнулись, но все цепко удержались на ногах. Заур тоже употребил немалые усилия, чтобы не протолкнуться к женщине, стоявшей рядом с ним.

Это был обычный летний воскресный вагон электрички. Все москвичи, которым было куда выехать из душного города, теперь возвращались домой. В вагоне было много пьяных, достаточно крикливо настроенных, были и такие, которые запаслись бутылками для опохмелья и сейчас мирно и даже благостно попивали из горла: после водочной пахоты — винный отдых. Еще больше было похмельных мужиков, которым было нечем опохмелиться и потому исполненных раздражения и ненависти ко всем остальным пассажирам.

При всем при этом среди пассажиров было немало женщин, прижимавших к груди детей или букеты с полевыми цветами. Многие читали книги. Среди них были и такие, которые, покачиваясь по ходу поезда, стоя в проходах, упорно продолжали читать.

Среди читавших явное большинство составляли женщины. Глядя на все это и как бы мысленно охватывая всю эпоху, Заур подумал: мужчины дичают быстрее. Гнет исторического бездействия в основном ложится на мужчин, думал Заур, потому они так много пьют, чтобы забыться, чем еще больше усугубляют свою общественную анемичность.

В дальнем конце вагона какая-то молодежная компания, явно под градусом, пела песни о скитаниях по тайге, о долгих зимах, о людях, оторванных судьбой от семьи и Большой земли.

Можно было подумать, что это фольклор, созданный заключенными, но на самом деле эти песни, за редким исключением, сочиняли вполне интеллигентные геологи, мореплаватели и вообще люди скитальческих профессий.

От злой тоски не матерись,Сегодня ты без спирта пьян.На материк, на материкУшел последний караван.

Пели ребята, скорее всего не подозревая, что эту песню создал известный океанограф и поэт. Заур случайно был с ним знаком. Этот океанограф, избороздивший все океаны Севера и Юга, однажды на севере в ресторане услышал спою песню, которую пели рядом с ним за столиком. Он не удержался и признался поющим, что это его песня. В ответ он не только не услышал благодарности, но его чуть не зарезали.

— А ты сидел? — спросил у него один из певших.

— Нет, — искренно признался он, но лучше бы не признавался.

Последовал буйный взрыв негодования, а один из них все рвался расправиться с ним. Его едва удержали.

— Это наша песня! — кричал он. — Тех, что получали срока! Может, автор ее гниет под Магаданом, а ты, падла, присвоил его песню.

В сущности говоря, это был комплимент, который чуть не стоил ему жизни. Песня действительно прекрасна. Вообще, давно замечено, что в России интеллигенция и народ охотно поют фольклор заключенных и песни, написанные в духе этого фольклора.

Тюремная тоска в условиях тоталитарного режима понятна и близка всем. Она близка даже тем, кто сам поддерживает этот режим. По-видимому, во время звучания этих песен они тоже чувствуют себя жертвами исторических обстоятельств.

Поезд грохотал в сторону Москвы, и машинист, словно сам был пьян, резко тормозил на станциях и резко набирал скорость. Хотя некоторые окна были открыты (остальные невозможно было открыть), духота в вагоне принимала взрывоопасный характер. И эта взрывоопасность исходила в основном не от пьяных, а от похмельных, которым нечем было опохмелиться. Видимо, они пили в субботу, пили в воскресенье с утра и теперь, трезвея, были исполнены тихой ярости. Сжатые сосуды жаждали расшириться, хотя бы за счет мускульного напряжения.

Через какое-то время Заур вдруг обратил внимание на то, что некий человек, стоявший в нескольких шагах от него в проходе, уставился на него ненавидящими глазами. На вид ему было лет тридцать пять, он был высок, в аккуратном сером пиджаке и почему-то, несмотря на жару, в мягкой шляпе.

Судя по лицу, он был простым рабочим. Но шляпа его несколько возвышала над представлением о простом рабочем. Может быть, он был бригадиром или начальником цеха. Высокий, он смотрел поверх людских голов, как поверх станков. Но теперь он уставился на Заура, как бы обнаружив в этом станке злокачественную неисправность.

Он тоже был в состоянии похмельного раздражения, но почему он избрал своей мишенью Заура, было непонятно. То ли по чертам лица Заура было видно, что он кавказец, то ли потому, что он в руке держал кейс, и это выдавало в нем интеллигента. В те времена люди неинтеллигентных профессий такие чемоданчики не носили. Скорее всего, и то и другое удваивало его злобу.

После одной особенно резкой остановки, когда стоявшие в проходах сильно покачнулись, а кое-кто, вскрикивая, даже свалился, Заур так шатнулся в сторону женщины, что чуть не коснулся ее, однако же, изо всех сил спружинив ногами, все-таки не коснулся. И тут человек в шляпе дал выход своей ярости.

— Что ты навалился на женщину, паскуда, — крикнул он, побелев глазами, — не видишь, что женщина беременна?!

— Я ни на кого не навалился, — ответил Заур, — нечего кричать.

Заур посмотрел на женщину. Если она и была беременна, это было незаметно. Лицо женщины выражало стыд и страдание. Она умоляюще посмотрела на человека в шляпе.

— Уймись, Паша, — тихо сказала она, — на меня никто не наваливался.