Читать интересную книгу Ответственность религии и науки в современном мире - Сборник статей

В результате всплывает основной вопрос, задаваемый сегодня другими словами, но со старым смыслом. Это вопрос о том, насколько наше понимание сущности ситуации способно влиять на состояние самой ситуации? Насколько сознание творит бытие, если оно уже находится на таком уровне, когда творит мир как суррогат бытия? И не является ли творение мира подтверждением невозможности приблизиться к бытию..?

Этот основной вопрос можно сформулировать по-другому: не является ли усиление роли мифа в процессе человеческой жизнедеятельности свидетельством того, что человек постепенно возвращается в исходное неопределенное, полуживотное состояние? И в какой мере знание об этом способно влиять на этот процесс? Несмотря на радикальность этой постановки вопроса, нельзя ведь не согласиться с тем, что «действие со знанием дела» – это не «сама себя воспроизводящая и совершенствующая технология». Должно быть еще что-то – и до сих пор было что-то еще, – что все чаще сегодня воспринимается как неуместное и раздражающее: это моральная самоорганизация субъекта. Но если сопоставить упомянутые выше типы обмена веществ между человеком и природой, получится следующая картина. Первый тип такого обмена полностью зависит от природы и не поддается этическим критериям. Второй, порожденный социальной средой, полностью подпадает под этические критерии. Третий, нанотехнологический, соединяя природное и социальное, соединяет также моральное и имморальное, делает их обоюдное проявление произвольным и малопредсказуемым.

Таким образом, перечисленные выше особенности мифической ситуации свидетельствуют об утрате человеком способности принципиально познавать объективную реальность. Поскольку сам принцип объективной реальности ныне все чаще сводится к принципу вещественности, то традиционные субъект-объектные отношения, имевшие место в эпохи классики и модерна, уже не работают[218]. На место человеческого субъекта начинают претендовать различного рода квази– или псевдосубъекты – такие, как наука – субъект, тело – субъект, природа – субъект и др. «Множественность возможных миров», или монад, превращается во «множественность действительных миров». И принципиальное отличие позиции Лейбница от современной ситуации в том, что мыслитель представлял эту множественность как возможную, то есть существующую на едином основании, а значит, познаваемую субъектом. Действительность же миров означает, что каждый из них – сам себе основание, «сам себе Дух», и связи между ними невозможны.

В такой ситуации отсутствия возможности познаваемости мира исчезает возможность любого предметного опыта, в том числе и морально-этического. Субъект начинает жить в мире, где «все полно демонов» (Фалес), среди непредсказуемости и неопределенности, – и теряет чувство ответственности за происходящее. Традиционные моральные принципы оценки и этические параметры практических результатов научного знания ныне сильно теснятся принципами адаптации, оперативности, (само)организации и желанием получить максимальный результат. Это приводит к появлению феноменов и ситуаций, с которыми общество ранее не сталкивалось, и которые оно не всегда способно сразу же адекватно оценить, но не потому, что они объективно являются новыми, а потому, что их новизна принципиально отличается от традиционных представлений о появлении нового в прошлом. Эти феномены и ситуации появляются в результате такого качественно высокого скачка научно-технического прогресса, который нарушает траекторию преемственности прошлого и будущего и делает возможности настоящего момента близкими к абсолютным. В результате объективность контроля человека за происходящим теряет смысл, в том числе и контроля над собственным морально-этическим состоянием.

Этические критерии, предъявляемые к человеческой деятельности в различное время, в силу своего характера казались несколько завышенными и не вполне адекватными объективной реальности. Но именно в этом и состояла их суть. Классическая и неклассическая эпохи основывались на представлении о возможности общественного и индивидуального развития согласно принципу бытийной иерархии, то есть на основании противоречия между сущим и должным. Этический опыт, распространяясь на сферу «должного», был единственным (хотя и нереальным) способом взаимосвязи настоящего и будущего. Можно сказать, что в классических условиях он выполнял прогностическую функцию, которая сохранилась за ним и в неклассическую эпоху, несмотря на то, что к ней прибавился еще и прогностический опыт марксистской политической экономии.

Эпоха постмодерна перевернула все традиционные представления, в том числе и о времени и пространстве. Принцип иерархии вытесняется принципом абсолютного равенства. Благодаря быстрому развитию высоких технологий и в особенности нанотехнологий, будущее, оставаясь самим собой, стало утрачивать метафизические параметры и все больше представлялось частью реальности. Стремительный прогресс конкретных, фундаментальных, наук демонстрирует реальное слияние настоящего и еще-не-сбывшегося. Это и есть реальность социального мифа, в котором для морального опыта в его традиционном виде – как опыта оценки наличного и сравнения с предполагаемым – места уже не остается. Впрочем, это не значит, что моральный опыт способен сразу обесцениться и мгновенно раствориться в утилитарных свойствах сверхновой человеческой деятельности. Речь сегодня идет лишь о том, насколько возможно и необходимо использование классического и неклассического морально-этического опыта в постсовременных условиях – особенно в научно-исследовательской среде.

На первый взгляд, высокая популярность этики в последние десятилетия должна внушать оптимизм. И в самом деле: в конце XX века заговорили об «этике ответственности» и в связи с этим – о целостном «этическом повороте» в философии; в начале века XXI от теоретического «тела» этической науки стали быстро отпочковываться прикладные области.

Смысл происходящего заключается в том, чтобы провести не только методологическую, но и общую мировоззренческую реформу относительно центральных категорий морально-этического опыта. Сфера этики должна быть очищена от идеалистических представлений и максимально приближена к насущным нуждам индивида и общества. Однако не стоит думать, что все это – последствия разочарования общества в социальных идеалах. Напротив: возрастающий авторитет научной сферы многим вселяет уверенность в том, что идеалы, наконец, становятся реальностью.

В результате мировоззренческая ситуация обретает двоякий смысл. С одной стороны, морально-этический опыт действительно получил новый импульс к развитию, вследствие чего можно говорить о моральном прогрессе как реальном, а не метафизическом феномене, то есть не как о «прогрессе представлений», а как о реальном изменении человеческого поведения. С другой же стороны, этот прогресс можно рассматривать как форму неловкого оправдания человечества перед собой за всю долгую историю авторитета моральных идеалов, которые сегодня все чаще трактуются как «беспочвенные фантазии», «бесплодные мечтания» и «витание в облаках».

Разумеется, не стоит рассматривать эту мировоззренческую реформу в духе уже известной «переоценки ценностей» начала ХIХ в. Пересмотр роли и функций морально-этического опыта не предполагает фатальной перемены отношения к нему. Однако в этой области человечество может стать заложником общей ситуации неопределенности, начало которой уже положено нарастающей скоростью научно-технического прогресса. Речь идет о том, что преемственность культурно-исторического опыта объективно сохраняется даже в условиях глобальной реформации мировоззрения. А потому, не желая делать радикальные выводы и действия, общество все же не может избежать радикализма в реальности. Оно желает контролировать развитие морально-этической сферы и при этом исключает из своего внимания взаимоотношения реформированной морали с другими сферами духовного опыта. В частности, обратное воздействие морали на науку не только усиливает произвольность развития последней, но и расширяет представления о вседозволенности в научно-исследовательской сфере. А воздействие этического опыта на религиозную сферу порождает соблазн очередного пересмотра основных религиозных догм с последующим приспособлением их к насущным потребностям общества. В этом случае социуму всерьез грозит опасность лишиться последнего прибежища незыблемого, вечного, и превратить весь мир в полигон интеллектуальных и технологических экспериментов.

Все это означает, что почти весь, накопленный в прошлом, мировоззренческий опыт может оказаться невостребованным в современных условиях и будет безжалостно отброшен либо же предельно абстрагирован в форме «славного исторического прошлого». Общество же, успешно разрешив многие вековые проблемы, обязательно столкнется с новыми, с которыми не будет в состоянии справиться традиционными путями, поскольку не успеет спрогнозировать их в опыте рефлексии (точнее, усилиями мифической рефлексии просто не сможет этого сделать).