Читать интересную книгу Статьи и лекции - Алексей Осипов

Три указанные категории свободы позволяют с полной определенностью говорить о том, какая свобода должна быть высшей целью каждого человека и, прежде всего, христианина, как знающего Евангелие и верящего ему. Это, безусловно, свобода духовная, которая приобретается в процессе православной аскетической жизни. Что это за жизнь, какие существуют в ней законы, по каким критериям можно судить о правильности или неверности избранного пути, наконец, какие ступени проходит в ней христианин, достигая свободы, — это уже, хотя и важная, но особая тема, требующая специального исследования.

В иных измерениях должно говорить о свободе Церкви. Но для этого прежде необходимо хотя бы несколько обратиться к пониманию сути Церкви. Церковь есть прежде всего Богочеловеческий организм — Тело Христово, или единство Святого Духа, пребывающего в тех (и только тех) христианах, которые своею жизнью осуществляют Евангелие (в 30, 60 или 100 крат — Мф. 13, 23). Степень причастности каждого христианина Телу Христову [61] [ И вы — тело Христово, а порознь — члены (1 Кор. 12, 27)] — Церкви, естественно, есть тайна для внешнего взора, поскольку искренность веры и святость души невидимы и неизмеримы мерками человеческими.

Видимым и всегда несовершенным выражением Церкви как Богочеловеческого организма является христианская община во главе с епископом (Вселенская Церковь, Поместные Церкви), имеющая единство веры, основ духовной жизни, управления и дисциплины. Членство в видимой Церкви уже не представляет тайны: все крещеные, независимо от святости или порочности их жизни, канонически не исключенные из Церкви, принадлежат к ней. По этой причине любая Поместная Церковь не гарантирована от возможности деградации, вплоть до превращения ее в чисто мирскую (языческую) организацию, хотя бы и сохраняющую всю религиозную атрибутику. Такие процессы, к сожалению, и были, и теперь интенсивно происходят в современном христианском мире. Однако, пока видимая Церковь содержит неповрежденными основы канонического устройства, догматическое и аскетическое учение, в ней и при наличии естественных человеческих недостатков пребывает, как душа в теле, Святой Дух Пятидесятницы, и она является тем животворным лоном, в котором происходит процесс рождения, становления и спасения христианина.

Таким образом, Церковь по своему бытию богочеловечна. И в силу ее двухприродности, необходимо говорить и о двух различных ее свободах, которые несоизмеримы между собой.

Церковь как незримое единство в Духе Святом тех, кто имеет заповеди… и соблюдает их (Ин. 14, 21), всегда свободна, ибогде Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Она выше всех внешних свобод, прав и привилегий. Ей не страшны любые человеческие ограничения и притеснения, сами гонения служат ее большей славе. Таковой она была во время земной жизни Иисуса Христа и Его Апостолов, она та же после Его Воскресения, Вознесения и до сего дня: Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13, 8).

Видимая же община, церковь-организация, как и любая общественная и религиозная организация, нуждается в соответствующих условиях для своего существования, в том числе и в регламентируемых государством религиозных свободах.

Религиозная свобода — это право открытого исповедания и практического осуществления своих религиозных убеждений как индивидуально, так и коллективно. С этой стороны религиозная свобода ничем не отличается от тех важнейших социальных свобод, или прав человека, которым в современном мире придается исключительное значение.

В связи с этим обращают на себя внимание следующие две важнейшие их особенности. Во-первых, любое право двусторонне и может быть использовано не только в целях личной и общественной пользы, но и в прямо противоположных целях (например, информация или диффамация [62]; проповедь мира, целомудрия или пропаганда насилия, разврата и т. д.). Во-вторых, права в юридическом их смысле сами по себе ничего не говорят о самом главном для христианина — их значении для приобретения духовной свободы. Более того, катастрофическая моральная деградация общества в современных так называемых свободных странах и очевидный упадок духовности в христианских Церквах этих стран показывают, что внешние свободы без удерживающего (2 Фес. 2, 7) не только не возвышают человека, но часто служат одним из эффективных средств его духовного и нравственного разложения.

Уже эти особенности говорят о том, что внешние свободы не могут рассматриваться как безусловная и самодостаточная ценность. Этот же вывод проистекает и из христианского понимания человека и смысла его жизни. Христианская антропология зиждется на двух одинаково неприемлемых гуманистическим сознанием положениях: "заданном" богоподобном величии человека (Быт. 5, 1) и "данном" столь глубоком повреждении его природы, что Самому Богу потребовалось прийти, чтобы прежде падший воскресити образ[63].

Все эти соображения позволяют понять принципиальную христианскую позицию по вопросу отношения к свободам, которые должны предоставляться обществом каждому своему члену для его достойной жизни и полноценного развития. Эта позиция заключается в том, что все условия существования человека, включая и свободы, никогда не могут рассматриваться в качестве самоцели. Они только средства, которые призваны служить великой цели — возведению каждой личности в достоинство нового человека (Еф. 2, 15).

В своем идеале новый человек — это Богочеловек Иисус Христос, Своим воплощением восстановивший поврежденную грехом человеческую природу. Обычный же, так называемый нормальный человек в действительности духовно ненормален. Он глубоко подвержен действию страстей, искажающих его душу и его деятельность. Поэтому важнейшей задачей общества является создание такой нравственной и правовой атмосферы, которая не только ограничивала бы развитие этих болезней человека, но и способствовала их исцелению. Что это предполагает?

В православном мировоззрении ответ на этот вопрос проистекает из основополагающего догмата о Боге [ Бог есть любовь (1 Ин. 14, 16)]. Из него следует, что с христианской точки зрения положительно могут быть оценены только те гражданские права, которые своей целью имеют пользу, благо человека (Мф. 22, 39–40), но не свободу саму по себе, безотносительно к реальной жизни [64]. То есть любое право всегда должно оцениваться исходя из принципа любви. Поэтому только те права и лишь в тех пределах достойны признания общества, которые способствуют воспитанию в его членах истинной любви к человеку и искоренению трех основных, по словам аввы Дорофея, источников всех болезней человечества: славолюбия, сребролюбия, сластолюбия [65]. Этот критерий следует и из христианского понимания духовной свободы как высшей цели всех человеческих свобод.

Абсолютная духовная свобода есть свойство Бога. Достигли великой свободы подвижники, очистившиеся от страстей [66].Относительной духовной свободой обладает каждый "обычный" человек (Ин. 8, 32). Потеряли ее ожесточившиеся во зле, в хуле на Духа Святого и ставшие неспособными к добру (Мф. 12, 31–32). Христианство, таким образом, идеал духовной свободы видит в Боге, Который есть любовь (1 Ин. 4, 16), и тем самым в принципе исключает возможность какого-то абстрактного ее существования "по ту сторону добра и зла". Истинная духовная свобода человека развивается только "в границах" бесконечной благости Божией. Потому Апостол Павел говорит: Где дух Господень, там свобода [67]. Напротив, свободы и права, утверждаемые не на идее христианской любви, оказываются вне того, что на человеческом языке можно именовать благом, жизнью и самой свободой. А чтовне этого, очевидно — зло, страдание, рабство .

Свобода, которая не ограничена любовью, страшна. Она закономерно превращается в свободу страстей, в произвол, поскольку жизнь без любви и тем более вопреки ей есть ненормальность, беззаконие или грех. Апостол Иоанн так и пишет: И грех есть беззаконие (1 Ин. 3, 4). Но всякий делающий грех, есть раб греха (Ин. 8, 34) — такова одна из серьезнейших аксиом христианской психологии. Именно такая "свобода" явилась тем изначальным искушением, которое, предложив "свободу" от воли Божией путем познания добра и зла , победило первого человека и побеждает его потомков, открывая двери вседозволенности и порождая рабство похоти плоти, похоти очей и гордости житейской (1 Ин. 2, 16). Это понимали даже древние языческие мудрецы. Эпиктет, например, писал: "Кто свободен телом и несвободен душой, тот раб; и, в свою очередь, кто связан телесно, но свободен духовно — свободен" [68].