Читать интересную книгу Маскарад лжецов - Карен Мейтленд

Никому не хотелось спускаться в темный сырой склеп, поэтому пировали мы в часовне. Скупое зимнее солнце сияло сквозь окна, пусть и не согревая, но даря свет, по которому мы изголодались, словно преступники, годы просидевшие в подземелье. Солнечные зайчики, отражаясь от воды, играли на белой стене часовни, словно стайки радужных рыб.

Несмотря на предупреждение Осмонда, Адела весело болтала с Сигнусом и не успокоилась, пока не убедилась, что тот получил свою долю мяса. Как ни тяжело было на душе у Сигнуса, он не устоял против аромата жареного мяса и форели и, тронутый неподдельным участием Аделы, пытался, как мог, скрыть горькие мысли.

Желая продлить удовольствие, мы смаковали каждый кусочек, запивая мясо чуть прокисшим элем. Разбивали утиные черепа и выскребали жареный мозг — не больше ложки, но и каждая ложка была на счету; с жадностью обсасывали утиные лапки, которым еще предстояло угодить в котел вместе с пригоршней бобов. И хотя мы притворялись, что наелись до отвала, желудки твердили обратное.

Родриго начал с жаром описывать грандиозные пиршества, которые устраивал его бывший хозяин: танцы и пение, азартные игры и петушиные бои, а еще непристойные забавы, которые затевала молодежь, на краткое время рождественских празднеств забывая о приличиях. Под смущенное хихиканье Аделы Родриго рассказывал о том, как мужчины привязывали громадные, набитые соломой гульфики и гонялись за девушками; как дамы и кавалеры менялись одеждами — мужчины, нацепив киртлы, жеманничали и хныкали, а женщины громко рыгали и отдавали приказы. Затем женщины забирались на спины мужчин и устраивали скачки вокруг обеденной залы, а завершалось состязание всеобщей свалкой под хохот и визги собравшихся.

Затем Родриго перешел к описанию самого пира: бесконечной череды слуг и пажей, выносящих жаркое, хлеба, пироги и пудинги. На столе стояли блюда с лебедями, куропатками, жаворонками и громадными оленьими боками. В самый разгар пира четверо слуг, пошатываясь под тяжестью ноши, выносили сочного жареного кабана. Покрытая глазурью шкура блестела в свете факелов, бока украшали ветки падуба, плюща и омелы, обжаренные дикие яблоки и сушеные плоды.

От описания всех этих яств мы проголодались, как будто вовсе не ели, и Зофиил, дабы умерить красноречие музыканта, предложил ему вспомнить свои навыки. Казалось, Родриго только ждал приглашения. Он широко улыбнулся, но вместо любимой лютни вытащил флейту и стал наигрывать старинный рождественский танец. Сигнус, вмиг забывший свои горести, вскочил на ноги и низко склонился перед Аделой.

— Не окажете ли мне честь, сударыня?

Не успел Осмонд возразить, как Адела со смехом отвергла кавалера, качая головой и прижимая руку к непомерному животу.

— Вы оказали мне большую честь, сударь, но боюсь, что танцорка из меня выйдет никудышная.

Сигнус обернулся к Наригорм и рывком поднял девочку на ноги.

— Тогда, маленькая госпожа, я вынужден просить вас. Не составите компанию, милорд Осмонд? Нам нужно по крайней мере четверо.

Осмонд, уже поднявшийся на ноги, казалось, не был расположен ответить согласием, но, поддавшись на уговоры Аделы, кивнул и оглянулся в поисках партнера. Взгляд исподлобья, которым одарил его Зофиил, не позволял сомневаться, что праздник праздником, а тому, кто позволит себе вольность, не поздоровится. Справедливо рассудив, что мои танцевальные дни давно миновали, Осмонд шагнул к Жофре и взял его под руку.

— Потанцуй со мной, красотка! Да не смущайся ты так, — добавил он, когда Жофре отдернул руку.

— Да ладно тебе, Жофре, — воскликнула Адела. — Не порти нам праздник!

Жофре с неохотой уступил. Родриго снова заиграл, и пары с чинным видом двинулись по кругу. Однако вскоре партнеры уже умирали от смеха — раз за разом они начинали не в такт, и пары не сталкивались. Тогда незадачливые танцоры решили считать вслух, но вышло еще хуже. Наконец Адела взмолилась, чтобы танцоры остановились, пожаловавшись, что от смеха у нее закололо в боку. Малышка Наригорм, смеявшаяся громче всех, напротив, умоляла продолжить танец.

Наконец, обессилев от хохота, танцоры повалились на пол часовни. Раскрасневшийся Осмонд, уставив палец в Зофиила, обратился к нему с притворной суровостью:

— Раз уж тебе удалось избегнуть танца, придется развлечь нас своим искусством.

Неожиданно фокусник любезно улыбнулся:

— Я вижу, друг мой, что ты самовольно присвоил себе титул Бобового короля. Если хочешь отдавать приказы, предъяви-ка фасолину из пудинга!

— Боюсь, что на милю вокруг тебе не удастся найти самой завалящей фасолины, — рассмеялся Осмонд.

— Вы ошибаетесь, господин мой, — промолвил Зофиил и, подавшись вперед, легонько стукнул Осмонда по спине, одновременно подставив другую руку под щеку. От неожиданности Осмонд раскрыл рот — и сухая фасолина выскочила прямо в ладонь Зофиила! При виде удивленного лица Осмонда зрители залились смехом. Старый трюк, но сработан чисто.

— Вот теперь, господин мой, когда вы подтвердили свои права, я готов исполнить любое ваше приказание. Чего изволите?

— Развесели меня, — величаво промолвил Осмонд, примостился у ног Аделы и взмахом руки повелел начать представление.

Зофиил поклонился и некоторое время рылся в своих ящиках. Затем он извлек из складок плаща деревянный кубок, поместил внутрь белый мраморный шарик и прикрыл кубок полой, а когда откинул ткань, внутри оказался шарик черного цвета! Мертвая жаба в стеклянной колбе ожила и заковыляла прочь, но тщетно — беглянку воротили на место. Наконец Зофиил положил в ладонь, прикрытую платком, яйцо и стукнул по нему прутиком — и яйцо приподнялось на несколько дюймов вверх.

При каждом новом фокусе Адела смеялась и по-детски хлопала в ладоши, да и остальные улыбались и вскрикивали от удивления. Только Жофре хранил молчание. Наверняка он вспоминал, как Зофиил заставил его держать заведомо проигрышное пари. Мы с Жофре знали, что Зофиилу ничего не стоило унизить музыканта перед всей честной компанией, напомнив об этой истории. Впрочем, сегодня Зофиил излучал обычно несвойственное ему благодушие и, кажется, не собирался упражняться в остроумии ни на чей счет. При каждом одобрительном возгласе он улыбался, а получив свою долю аплодисментов, низко склонился перед публикой.

— А теперь история, — приказал Осмонд, выжидательно посмотрев на Сигнуса. — Ни один рождественский пир не обходится без рассказчика.

— Нет, не Сигнус, — перебила Наригорм. — Пусть Адела расскажет. Сегодня она — королева пира, поэтому должна что-нибудь исполнить.

Адела замотала головой.

— Рассказчик у нас Сигнус. Да и не знаю я никаких историй!

— Расскажи нам, как вы с Осмондом влюбились друг в друга, — настаивала Наригорм.

Сигнус ободряюще улыбнулся Аделе.

— Давай же, Адела. Уверен, твоя романтическая история затмит любой мой рассказ!

— Не приставайте к ней, пусть отдохнет, — вмешался Осмонд.

— Неужели она так немощна, что и говорить не может? — фыркнул Зофиил. — Я не отказался бы услышать вашу историю. Что погнало вас в дорогу? Наверняка родители не одобрили вашей свадьбы и выгнали вас из дома.

Адела бросила отчаянный взгляд на мужа. Осмонд залился краской, хотя трудно было сказать — от гнева или смущения. Прикусив губу, Адела вздохнула и начала свой рассказ.

— Когда мне исполнилось четырнадцать, родители сосватали меня за Тараниса, человека богатого и влиятельного, но старше меня на двадцать лет. Он обходился со мной учтиво и любезно, но в холодных глазах и в том, как он обращался со слугами, я видела одну жестокость. Таранису не терпелось повести меня под венец, но я умолила родителей отложить свадьбу на год. Они согласились и уговорили жениха подождать, уповая на то, что я стану сговорчивее, но в остальном остались непреклонны — через год мне предстояло стать женой Тараниса. Каждый день, набирая воду из колодца, я видела свое отражение на поверхности глубоких темных вод — и с каждым днем тень моя становилась все бледнее и тоньше.

В ночь перед пятнадцатым днем рождения я видела сон. Незнакомец забрался в мое окно и лег рядом. Он был юн и силен; нежность и доброту излучали его глаза. Радостью своих очей, светом своей души, биением своего сердца называл меня юноша. Он коснулся меня — и растаяла я от нежности. Поцеловал меня в уста — и зажег огонь в моем сердце. И всю ночь не разжимали мы объятий. Поутру, при первом крике петуха, мой возлюбленный меня оставил. Я умоляла его вернуться, и он обещался, но никому не велел рассказывать про сон, иначе он будет навеки потерян для меня.

Следующие недели стали счастливейшими в моей жизни. Ночи я проводила в объятиях любимого, дни напролет мечтала о наступлении ночи. Теперь, заглядывая в колодец, я видела румянец на щеках и радостные искорки в глазах. Но тут моя кузина заподозрила неладное. Она видела, что я влюблена, и умоляла меня открыть ей свое сердце: «Чего ты боишься, глупая, почему не доверяешь мне?»