— Я хотел бы сказать, — начал Шептицкий, — что ни в какой ситуации не следует отчаиваться. Форм борьбы за свою веру и свою идею очень много. Они зависят от конкретно сложившихся обстоятельств, от реальности. Мы можем и должны ослаблять врага изнутри. Что же для этого нужно делать? Первое. Верные люди, и в большом количестве, должны проникать в ряды врагов и дискредитировать их идеи неуемным рвением, доведенным до абсурдных крайностей. Надо громко клясться в верности их принципам и лозунгам, постоянно выражая политическое недоверие тем, кто искренне примкнет к большевикам.
Второе. Необходимо подготовить определенное количество образованных людей, которые бы умело и осторожно вели среди населения пропаганду в том направлении, что большевистская идея пролетарского интернационализма враждебна нашей идее национального возрождения. Особо акцентируйте тот момент, что близость украинских и русских культур опасна. Поэтому каждый сознательный патриот должен вести работу не на сближение этих культур, а на их постепенное отделение друг от друга — языковое, эстетическое, этническое.
Владыка умолк и закрыл глаза. Все понимали, что это завещание.
— Еще не все, — тихо сказал Шептицкий. — Сейчас я продолжу.
— Вам что-нибудь подать, ваша светлость?
— Попросите, чтобы принесли воды. Нет, не из графина.
Владыке принесли стакан той воды, которую специально для него привозили с предгорий Карпат из источника, известного лишь немногим. У воды был странный солоноватый вкус, но Шептицкий считал, что она позволяет ему поддерживать силы и снимает головную боль. Владыка пил с закрытыми глазами. Его кадык медленно двигался, отсчитывая глотки. Все молчали. Обдумывали то, что услышали. Ведь это была не пасторская беседа, а изложение широкой политической программы. Казалось, у митрополита не хватит сил допить воду. Но вдруг Шептицкий открыл глаза, и все увидели, что взгляд его снова тверд.
— Я говорил о стратегии. Теперь о тактике. Если я доживу до прихода Советской Армии и если меня хоть один раз допросят, после моей смерти объявите, что допросы ускорили кончину. Я заканчиваю. Вы знаете, что немцы расстреляли во Львове значительную часть украинской и польской интеллигенции. Мы протестовали против подобных действий немцев, но решительно воспрепятствовать им не могли. Однако теперь не время слать проклятия на головы наших неудачливых союзников. Надо постараться сделать так, чтобы ответственность за эти действия пала на большевиков. Мы должны неустанно повторять, что дело здесь нечисто, что в расстрелах виноваты не только немцы, но и новые власти, которые затем будто бы постарались свалить все на немцев.
То же самое относится к вывозу из Львова художественных ценностей. По имеющимся у нас сведениям, немцы изъяли из музеев и частных собраний более тридцати тысяч картин, скульптур, художественных изделий. Не исключено, что данные эти не полны. Подлинные масштабы реквизиций станут очевидными лишь в будущем. Но вы понимаете, что акции совершались не в открытую. Мы знали о них по свидетельствам верных людей, но не считали правильным вмешиваться в действия немецких властей, поскольку эти власти должны были нам помочь в осуществлении далеко идущих целей. Не время было спорить о картинах, пусть даже очень ценных.
Теперь же наша задача переложить ответственность за подобные действия на большевиков. Почему не предположить, что большевики уничтожили картины при отступлении или же теперь, при взятии города? Такие действия с их стороны были бы естественными. Большевики, конечно, постараются оправдаться, поведут встречную пропаганду. Возможно, кое-кто поверит им, а не нам. Но полностью переубедить многих они не смогут. Ведь нет никаких официальных документов, подтверждающих, что вывозили ценности именно немцы. А на каждое слово можно отыскать два более веских…
Митрополит опять закрыл глаза. Он устал. И все поняли, что аудиенция окончена.
Говорят документы
Владыка ошибся, полагая, что не осталось документов о грабежах художественных ценностей во Львове.
На первых порах, заигрывая с людьми, которые, по мнению оккупантов, могли быть им полезными, фашисты, изымая художественные ценности, оставляли расписки. На всякий случай. Чтобы создать видимость законности. Оккупанты были абсолютно уверены в том, что расписки эти никогда не будут свидетельствовать против них. Но случилось иначе. Отступая из Львова, фашисты позабыли уничтожить изобличающие их документы.
И на основании этих расписок был составлен список грабежей художественных ценностей. Все началось с визита во Львов некоего Мюльмана, который изъял в библиотеке альбом рисунков Альбрехта Дюрера. Позднее, 11 августа, гитлеровцы заинтересовались и Львовской картинной галереей. Референт губернаторства «дискрита Галичина» Регге затребовал оттуда шесть картин итальянской и немецкой школ. Понадобился ему и гобелен, два ковра и мебель а стиле Людовика XV (это уже изъяли из Промышленного музея — ныне Музей этнографии). В начале октября того же года референт губернаторства Гасселих отобрал из картинной галереи для оформления служебной квартиры четыре работы польских художников. Одиннадцать работ забрал какой-то Мозер для оформления казино, оставив аккуратную расписку. Четырнадцать работ отобрал некто Гохман для военного дома отдыха. Далее, в 1942 году референт Регге и бригаденфюрер Кацман забрали из галереи еще 15 ценных полотен. Картинами украшали служебные помещения губернаторства (для этой цели изъяли 27 работ), комнаты фашистских чиновников в гостиницах, какие-то помещения в военных частях, квартиру генерала Бейтля. Еще раз мелькнуло в расписках имя Мюльмана:
«По распоряжению господина государственного секретаря Мюльмана сегодня я получил «Автопортрет Рембрандта», круглую картину на дубовой доске из Государственной картинной галереи во Львове для исследований в Управлении по сохранению старинного искусства в Кракове. 18 февраля 1943 г.».
Подпись: д-р Цюльх.
За картинами Рембрандта охотились и другие фашисты. Позднее Гасселих вызвал к себе директора картинной галереи и предписал ему явиться вместе «с портретом Рембрандта» и «Портретом женщины» Яна Госарта. Как известно, Рембрандта уже изъяли по распоряжению Мюльмана. А Госарта отобрали для служебного помещения губернатора Вехтера. В феврале 1943 года поступил приказ подготовить для эвакуации из Львова 500–600 наиболее ценных картин. Точное число даже не было указано. В приказе так и было написано — 500–600. И вскоре на запад отправили 5 контейнеров с картинами. Там были работы Ганса Дирха, Яна Матейко, Рембрандта и Госарта, Франческо Гварди, Джованни Рокко, Фиорентино Россо, Ганса Гольбейна. Примерно в то же время из Промышленного музея изъяли 2770 экспонатов. Остались расписки на 8 старинных часов, 96 предметов мебели, 54 керамических и 65 тканых изделий. Остальное вывезли «без документов».