правил лошадью и вновь перебирал в голове рассказ Чаргоса.
Старик, как и лиги его земляков, попал в Дару по указу Бангорда. Не нужна ему была чужая сторона, но, когда через пылающие врата в составе селенгарского ополчения ушли четверо его сыновей, приказал собираться жене старшего, потому как остальные не успели обзавестись семьями, связал нехитрый скарб и пошел в чужую страну. Как знал, что нет пламени, которое горит вечно. Дара старику понравилась, только небо над ней страшное, но и к нему можно привыкнуть, если глаза не поднимать. Сыновей ему найти сразу не удалось, но прибился он к нескольким семьям, и пошли они на восток, пока хватило сил идти. Тут и остановились. Земля хорошая, жирная. В лощине сразу три родника бьют. Даже охота уже есть. Овощи посадили, урожай хороший будет. Приказчики Бангорда всех крестьян на учет ставят, но требование их — три воза сладких клубней с семьи — выполнить удастся, и даже себе еще останется. Жаль вот только, соли маловато.
— Чего же он так напуган? — спросила тогда же вечером у костра Райба.
— Пугают, — пожал плечами Чаргос. — Серые воины пугают, которых старик называет орденцами. Кьерды пугали, хотя и запрещено им трогать дарджинцев. Новые переселенцы, которые изредка проходят через деревню еще дальше на восток, пугают ужасами, что творятся в Ари-Гарде. Впрочем, старику хватило и того, что он сам видел у пылающих врат. Так мне и сказал, что кто бы ни убивал людей над пылающими вратами, Бангорд ли, князья его, командиры, а ответ держать придется каждому дарджинцу. Боится он, смерти ждет для себя, для детишек, копошащихся в пыли, для старых и молодых женщин. Все они смерти ждут.
— Однако называет тебя чужеземцем, — заметила Райба.
— Так мы и есть для него чужеземцы, — согласился Чаргос. — Именно потому, что старик этот поселился на чужой земле. И самое страшное для него, что ни весточку передать, ни одним глазком взглянуть на свою потерянную родину он уже больше не сможет.
— О чем же вы так долго говорили? — не понял Дан.
— А ты как думаешь, что может крестьянина интересовать? — удивился Чаргос. — Большая часть переселенцев не прожила в Даре и четверти года. Будь уверен, после нашего ухода старик пересказывал односельчанам мои слова до темноты! Если только не сам побежал к серым. Многое его интересовало: насколько длинный год, когда начинается и когда заканчивается лето? Идут ли дожди и как часто? Сурова ли зима, много ли выпадает снега?
— Так ведь я слышала, что раньше над Дарой не выпадали ни дожди, ни снег? — сдвинула брови Райба — Что же ты мог ему рассказать?
— Многое, — ответил валли. — Возьми погоду на кьердской равнине, в лесах дерри, сравни с погодой на равнине Уйкеас — нечто среднее и будет погодой для Дары. Очень старик обрадовался, что лето длинное, но жары сильной нет и дожди случаются часто, но не заливают. Рассчитывает два урожая в год снимать. Я ему рассказал про Эйд-Мер, назвал, к кому обратиться за семенами и советом, подсказал, сколько теперь стоит соль, мед, кожа.
— Соль, мед, кожа… — мрачно повторил тогда Дан слова Чаргоса и пробормотал про себя чуть слышно: — Скорее всего, боль, кровь и кожа. Содранная кожа. Сорванная. Пронзенная и сожженная!
— Стойте! — прошептала Райба, спрыгивая с лошади. — Враг!
Стражников было трое. Разбегаясь на мелководье лентой шириной варм локтей, река изгибала русло, чтобы повернуть к югу и продолжить бег к своенравному Ингу. На пологом правом берегу Маны стоял шатер, возле которого и сидели воины.
— Убиваем всех? — спросил Дан, когда, спешившись, друзья высмотрели неожиданных противников из высокой травы.
— Зачем же лишние смерти? — не понял Чаргос. — Для чего тебе Элом подарена сообразительная голова? Думай, парень! Что нам даст смерть двоих стариков и одного подростка? Ничего, кроме неприятностей. Где-то рядом еще стражники, и, скорее всего, близко. Видишь, колокол подвешен к столбу? К тому же, убив этих несчастных, мы неминуемо заставим их сменщиков насторожиться, утроить охрану, чего доброго, броситься по нашим следам! Нет, действовать надо по-другому, тем более место именно то, которое нам нужно.
— Что же здесь нужного? — не понял Дан.
— Брод! — объяснил Чаргос. — Два моста на реке Мане. На всем протяжении русла у нее обрывистые берега, быстрое течение, пороги, а вот здесь река словно смиряет нрав. Правый берег пологий, а противоположный хоть и высокий, но разрезан оврагом. По нему и подняться можно. Кстати, раньше явно не было оврага на той стороне, это первые дожди разрушили берег, теперь-то трава так просто не отдаст почву из-под корней! Зато эта переправа не только для пешего, но и для конных.
— Если только серые не устроят наверху засаду и не порубят всех в мелкие куски! — усомнился Дан.
— А вот это вряд ли. — Чаргос уже торопливо писал тростниковой палочкой на кусочке кожи. — Райба, дай-ка мне двух горлинок.
Девчонка открыла одну из корзин, запустила туда руки и осторожно вытащила двух кривоклювых желтых птиц. Чаргос успел написать что-то и на втором кусочке кожи, привязал к лапкам горлинок по записке и выпустил птиц в небо. Мгновенно пернатые существа превратились в едва заметные точки и полетели к югу.
— Сегодня же Негос прочитает мое послание и будет знать, как переправиться через Ману, конечно, если это ему пригодится. — Валли задумчиво сдвинул брови и вновь потянул к себе тростниковую дудку. Только дунул он на этот раз в нее с другой стороны. Звук раздался высокий, веки сразу налились тяжестью, Дан невольно закрыл глаза, но мгновенно пришел в себя от ощутимого шлепка. Райба уже стояла рядом и, судя по пятну на щеке, тоже была разбужена не самым ласковым способом. Дан приподнялся на носках и вдруг понял, что стражники у шатра спят. Даже трава на пять дюжин локтей во все стороны поникла, прижалась к земле.
— Отчего бы вот так не путешествовать по всей Даре? — спросила Райба. — Я смотрю, лошадкам тоже по мордам досталось?
— Нельзя без нужды топтать спящую траву, — твердо сказал Чаргос. — Да и по лицам спутников пришлось бы стучать слишком часто. Кстати, я и горлинок потому заранее выпустил, остальные теперь лежат в корзинках в обморочном состоянии.
— А почему двух? — спросил Дан.
— Хоть одна, но долетит, — объяснил Чаргос. — Что касается языка, на котором послание составлено, его никто не