Читать интересную книгу Жажда боли - Эндрю Миллер

Они напряженно всматриваются вдаль, пытаясь увидеть очертания дома, мерцающий огонек.

— Вон там!

— Молодчина, господин Федерстон!

Дом немногим лучше лачуги. Абу выскакивает из экипажа, стучит в дверь. Остальные следят за ним через окно, протирая запотевшие стекла. Дверь открывается, и Абу входит внутрь. Вернувшись через пять минут, он усаживается на свое место, и снег начинает таять на его сапогах.

— Мы спасены! — смеется он. — Один замечательный парень сообщил мне, что в получасе езды отсюда есть монастырь.

Проходит полчаса. Час. Ничего похожего на монастырь. Да и вообще ничего. Миссис Федерстон раздраженно осведомляется, правильно ли понял месье Абу, в какую сторону надлежит ехать. Месье Абу смотрит на нее тяжелым, лишенным уже ненужной им обоим светскости взглядом. Пастор потихоньку прикидывает, сколько у них шансов выжить, останься они наедине с метелью. Немного печенья и последние полбутылки французского коньяку. Можно ли будет разжечь огонь? У него есть с собой трутница, а вокруг, должно быть, достаточно сучьев и веток.

Слово «волк» одним прыжком, точно живой зверь, вскакивает в его мысли. Детские сказки про волка. Детские сны, в которых животное с колючим мехом и прозрачными ледяными глазами следит, притаившись и принюхиваясь, за спящим в лесах сновидений. И нет рядом матери, чтобы прогнать это чудовище колыбельной песней. Вот, оглядывая товарищей, думает пастор, вполне подходящий момент вспомнить об утешительной силе молитвы, и он уже проговаривает про себя «Отче наш», хоть слова громоздятся во рту, как огромные камни, когда вдруг и молитва и мысли его обрываются.

— Это что же такое было?.. — спрашивает мистер Федерстон.

Второй выстрел звучит отчетливее. Коляска останавливается. Все молчат. Крик? Люди боятся дышать. Слышно лишь, как бьются их собственные сердца и воет ветер.

— Охотники? — предполагает пастор.

— В такую-то погоду? — усмехается миссис Федерстон.

— Может, это сигнал? — говорит пастор. — Какой-нибудь путешественник, попавший в отчаянное положение. Не следует ли нам это выяснить, месье?

— В здешних краях есть бандиты, месье? — спрашивает мистер Федерстон.

Абу пожимает плечами. Потом опять.

— К сожалению, — говорит он, — есть на свете вещи, которых не знает даже Абу.

— Почему бы кому-нибудь из вас не взглянуть, в чем там дело? — предлагает миссис Федерстон. — Почему вы все сидите и ничего не предпринимаете?

— Я абсолютно уверен, дорогая, — говорит мистер Федерстон, — что мой главный долг защищать тебя.

— Браво, месье! — восклицает Абу. — Что касается меня, то я уже выходил однажды и мне это совсем не понравилось. Чулки у меня до сих пор мокрые.

Все глядят на пастора. Секунду он выдерживает их взгляды, потом застегивает ворот, с трудом открывает дверцу коляски с той стороны, где сидит, и спрыгивает, как можно легче, в ревущую метель.

3

Кучер держит на коленях короткоствольное ружье с раструбом. Лишь глаза у него не замотаны и с живостью смотрят вокруг. Тулуп покрыт ледяной коркой, а в складки шляпы толстым слоем забился снег.

— Пойдем посмотрим вместе! — обращается к нему пастор по-немецки, и снег бьет пастору в лицо, пока он подыскивает подходящую грамматическую конструкцию. Императив или кондиционалис? Кучер мотает головой — скупой жест, но свидетельствующий о непоколебимом решении.

Его преподобие отворачивается, поглаживает ближайшую гнедую лошадь. Даже сквозь новые перчатки он ощущает тепло. Бедные животные. Какой у них жалкий вид. Прикрывая руками лицо, он глядит вперед на рижский тракт, потом пускается по нему, пригибаясь на снежном ветру, но, пройдя двадцать ярдов, вспоминает, что безоружен. Наклоняется, поднимает с земли сук, стряхивает снег и берет его наподобие мушкета. В такую погоду можно и ошибиться. Выстрелов не слыхать. Никаких признаков жизни вокруг.

Сколько же ему так идти? Главное, не терять из виду коляску. Тогда недолго и заблудиться, сбиться с дороги, потерять представление о верном направлении и, постепенно слабея, замерзнуть. Стоит только лечь, и его занесет в считанные минуты. До осени пролежит он так, погребенный под снегом, а весной какой-нибудь крестьянин с собакой найдет его окоченелый труп. Какое пустынное место! Точно вся земля вокруг беспрерывно стонет о небытии.

Пастор оборачивается. «Мэми Сильви» хоть с трудом, но еще различима. Еще десять шагов — и назад. Он считает вслух до семи, но вдруг останавливается. Что-то появляется впереди него среди метели. Человек? Там двое. Один стоит, другой лежит на снегу. На обочине почтовая карета, колеса которой завязли в сугробах. Одна лошадь.

Сжимая свой сук, пастор подходит ближе. Кто бы они ни были, но на разбойников не похожи. Это скорее жертвы, чем злоумышленники.

— Эгей!

У человека в руке пистолет, он быстро наводит его на лицо пастора, затем опускает руку. Пастор делает еще несколько шагов. Отбрасывает сук.

— Доктор Дайер?

Теперь они стоят рядом на дороге. В подстриженной голове Дайера зияет глубокая кровавая рана.

— Дорогой сэр, что случилось? Вас ограбили?

— Вы знаете меня, сударь?

— Я видел вас в Париже на Королевской площади.

— Не припомню.

— Преподобный Джулиус Лестрейд, сэр. Это ваш компаньон? Он тяжело ранен?

— Это форейтор. Мой «компаньон» выстрелил в него, когда удирал.

— Выстрелил?

— Но сначала ударил меня и набил карманы моим золотом.

Пастор встает на колени в снег рядом с мальчишкой-форейтором. Оказывается, это вовсе не мальчишка, а взрослый мужчина лет пятидесяти, остолбеневший от ужаса. Пуля вошла ему в запястье и вышла у локтя. Когда пастор поднимает голову, то видит, как Дайер, наклонившись, вытаскивает из почтовой кареты саквояж, вернее сначала один саквояж, дорожный, а потом другой, поменьше, зеленого сукна, который немного позвякивает, когда он его поднимает.

— Насколько я могу судить, Лестрейд, вы не пешком пришли сюда из Парижа.

— Конечно же нет. Вон там экипаж.

— В таком случае буду вам очень признателен, если вы подвезете меня до ближайшего города. Если вы знаете меня, то, следовательно, знаете также и то, куда я направляюсь.

— Боюсь, никто из нас в такую погоду далеко не уедет. Ага! Вот и они!

«Мэми Сильви» потихоньку подкатывает поближе. Мистер Федерстон сидит рядом с кучером, который вскинул ружье, уперев его в плечо. «Будет чудо, если в этой заварушке меня не пристрелят», — думает пастор.

— Эгей!

— Эге-гей!

Раненого форейтора вносят в коляску, за ним садится Дайер, чье лицо оплетено страшной кровавой паутиной. Оставшаяся почтовая лошадь привязана к коробу позади экипажа. Мистер Федерстон решает остаться на козлах с кучером. Внутри его преподобие без особого успеха возится со стонущим форейтором, а миссис Федерстон предлагает Дайеру платок вытереть лицо. Он вытирает и отдает платок назад. Миссис Федерстон берет его и без лишних эмоций бросает под ноги.

— Негодяй далеко не уйдет, — говорит пастор.

— Черт поможет, — отвечает Дайер. — Помяните мое слово: когда его станут вешать, веревка оборвется. Куда вы направляетесь?

— Куда сможем. Нам сказали, что где-то неподалеку есть монастырь…

Тут слышится радостный крик мистера Федерстона.

Абу открывает окно.

— Ба! — восклицает миссис Федерстон. — Неужто это он? Такая развалина?

Строение похоже на корпус древнего корабля. Две центральные башни, два низких крыла, одно из которых явно заброшено, ибо через зияющие окна видно, как внутри падает снег. Другое крыло вселяет больше надежды, хотя нигде не видно ни огня, ни гостеприимной струйки дыма.

Они подъезжают. Месье Абу и мистер Федерстон стучат в деревянную дверь между башен. Выглядывая из коляски наружу, пастор думает, что дверь навряд ли откроется. Однако она все-таки открывается, но по чьей воле, разобрать невозможно до тех пор, пока мистер Федерстон, повернувшись, не пускается торопливыми, мелкими шажками к коляске. Но даже и тогда среди нагромождения теней и последних отсветов дня трудно различить, что это за человек. Видно лишь, что он пожилой и в руке у него небольшой огонек, который каким-то непонятным образом выдерживает яростные порывы ветра.

Мистер Федерстон и пастор несут форейтора. Позади, точно плакальщики, тянутся остальные: Дайер с непокрытой головой; миссис Федерстон, дрожа в своей шубе; месье Абу, тихонько напевая и время от времени говоря:

— Все будет прелестно. Вот увидите!

Пустынные коридоры. Неосвещенные пустые комнаты. Повсюду запах сырости и кошек.

— Полагаю, — шепчет пастор мистеру Федерстону, — этот человек живет здесь один.

Согласившись с ним, Федерстон замечает:

— Главное, чтобы у него был огонь и что-нибудь съестное в котле. Разве они не обязаны делиться с путниками?