Читать интересную книгу Бабушкин внук и его братья - Владислав Крапивин

Николке досталась роль поваренка. Арбуз же от актерского дела отказался напрочь. Заявил, что ему хватает плотничьей и малярной работы. Он обивал досками обгорелый край сцены и красил выпиленные из фанеры крепостные башни и стены.

Мы пытались зазвать в театр и Динь-Дима, но он все отговаривался. Объяснял, что дома, в Соломине, мама беспокоится, если он уходит надолго. И нас к себе в Соломино никогда не звал. Мы так и не знали, где этот поселок. Может быть, между Стекловском и Соломином какая-то непонятная межпространственная граница? И Динь-Дим – наш друг из иного мира? Так я иногда думал.

Мы встречались с Динь-Димом только на нашей Дороге. Но уж там-то он оказывался обязательно – как только мы приходили к столбу с автобусной табличкой.

Правда, появляться там стали мы реже – театральные дела занимали много времени. Но Динь-Дим не обижался.

И все шло хорошо. До того пасмурного утра, когда Арунас вдруг не пришел на репетицию.

Раньше такого с ним не случалось.

Ивка, я и Вячик побежали к Геннадию Марковичу.

Старик встретил нас бодро, но мы увидели сразу, что бодрость эта не настоящая. Он слишком суетился.

– А, прискакали! Ничего страшного, жаль только, что опоздали… Увезли Арунаса…

«Что с ним?» – ахнул я про себя. Ивка тоже испугался:

– В больницу?

Сами виноваты! Затянули это дело. Ведь Ивкина мама и ее знакомая, врач, давно уговаривали Арунаса лечь в детскую больницу на обследование. На две недели. Но он отбрыкивался, как мог. Все «потом» да «потом». Не хотелось ему даже на короткий срок расставаться с нами. И с Дорогой. А затем еще и роль принца ему досталась. Не прерывать же репетиции! А здоровье-то никудышное. Вот и достукались…

Но Геннадий Маркович всплеснул руками:

– Что вы, что вы! Не в больницу! Случилось, можно сказать, чудо. Объявился его отец. Живой, здоровый. Отыскал нас, ухватил сына и сразу на вокзал. Конечно, со словами благодарности мне, и вам, и всем-всем… Сказал, что есть документы для въезда в Литву. Как говорится, к родным пенатам.

Мы так и сели.

И не было у нас никакой радости от такого чуда.

Вячик проговорил капризным голосом:

– Хотя бы зашел, попрощался.

– Не было возможности. Отец сказал, что надо спешить на поезд, такие сложились обстоятельства… Он, по правде говоря, нервничал. Возможно, от радости.

«Подлые обстоятельства, – подумал я. – Арунас наверняка не хотел…»

И вырвалось:

– Отец его насильно увез! Арунас же говорил, как тот с ним по-свински обращался!

Геннадий Маркович покивал. Потом пожал плечами.

– Не знаю. Возможно, мальчик преувеличивал. От детской обиды… И кроме того – все равно родной папа…

«А как же теперь Галина Антоновна? – подумал я. – Ведь она-то, наверно, считала, что судьба ей послала нового сына…»

А Вячик поцарапал кроссовкой половицу и сумрачно предложил:

– Вот пойти да сообщить куда надо, что здесь появился бывший боевик. Он же воевал против наших…

Стало тихо, я увидел, как Геннадий Маркович смотрит на Вячика. Ивка – тоже: то ли со страхом, то ли с жалостью. Он сел на край дивана и так вцепился в коленки, что побелели суставы. Потом тихо спросил:

– Ты в самом деле так думаешь?

Вальдштейн засопел и отвернулся.

– Ничего я не думаю… Я, что ли, по-вашему, совсем гад, да?

Евгений Маркович как-то обмяк.

– Вы, друзья мои, и не стали бы ни о чем спорить, если бы увидели: как Нэлик прижался к отцу…

Ну, прижался так прижался. И слава Богу. Отец ведь все-таки! Может быть, пройдут у них обиды и начнется хорошая жизнь. Радоваться надо: в самом же деле чудо случилось! Прямо как с Ивкиным братом! Считали убитым, а он живой! И Арунас перестал быть сиротой…

Ивка будто прочитал мои мысли. И повторил вслух:

– Радоваться надо.

– Особенно Альке, – заметил Вячик. – Теперь-то ему не отвертеться от роли принца Женьки.

– Играй лучше ты, – искренне сказал я.

– Рылом не вышел.

Ивка сморщился.

Но Вячик смягчил разговор. Сказал хорошо так, даже ласково:

– Геннадий Маркович, а он хоть написать-то обещал?

– Да! Да, голубчики, я забыл сказать! Нэлик обещал написать обязательно! Всем вам! Он напишет на мой адрес!.. Поэтому вы заходите, не забывайте старика…

Арунас и правда написал. Что живет с отцом в Каунасе и учится играть на виолончели у старого соседа-музыканта, который похож на Геннадия Марковича. Но это было уже потом, в те времена, которые казались нам совсем другими…

НАРЫВ

Перед Демидом опять встала задача: как быть с принцем?

Я предложил подождать до сентября. Начнется учебный год, Демид походит по школам, найдет кучу талантливых ребят.

Демид покачал головой.

– Это будут ребята со стороны. А ты… ты же ведь всем этим уже пропитан, ты чувствуешь. Просто в тебе иногда включаются какие-то дурацкие тормоза.

В самом деле включались. А иногда у меня получалось неплохо. Когда я начинал испытывать к Озму не страх, а ненависть. Или когда вспоминал Арунаса – в меня будто вселялась его душа. Или когда я весь как бы пропитывался мелодией про аистенка. Но это бывало не часто. Чаще же, как и на первых репетициях, меня будто зажимали тугие деревянные тиски. Или отвлекали посторонние мысли: например, где же все-таки поселок Соломино, из которого приходит Динь-Дим?

Или мешала сосредоточиться тревога. Иногда это была тревога ни о чем, без причины. Иногда об отце и маме, хотя я знал, что они благополучно живут на подмосковной даче. Так благополучно, что возвращаться им не хочется…

– Алик, будь добр, соберись… Повторим еще раз…

И я «собирался». И, кажется, у меня опять получалось. Но однажды я краем уха, из-за декораций, услышал, как синьор Алессандро сказал Демиду:

– Конечно, если Алька постарается, он роль вытянет. Но… блеска и открытия здесь не будет. Так что зрителей на премьере мы не потрясем…

И Демид ничего не возразил.

А разве я виноват? Разве я просился в артисты? Я согласился только, чтобы выручить театр! Теперь же выходит, что я нарочно срываю спектакль.

Но, может, я и в самом деле виноват? Тем, что другим кажусь лучше, чем на самом деле. Почему Демид решил, что во мне какие-то… особые свойства? Сказал тогда: «Ты хорош тем, что объединил многих!»

А кого я объединил? Арунас уехал. С Вячиком у меня… нет, ссор не бывает, но то и дело какая-то ощетиненность… Настя целые дни проводит у Маргариты… Арбуз обо всем думает так трезво и деловито, что со сложными вопросами соваться к нему бесполезно. Вот с братом его, с Николкой, мы понимаем друг друга с полуслова. Но он еще такой малыш…

Иногда с молчаливым пониманием смотрит на меня Динь-Дим (всеми тремя глазами). Но потом каждый раз уходит в свое Соломино.

Конечно, лучший друг – Ивка. Но… меня порой грызет виноватость перед Ивкой. Кажется, что я столько раз подводил его и забывал о нем, занятый собой. К тому же начинается осень, и видеться мы будем редко – через весь город не поездишь, когда каждый день уроки.

Однажды я признался бабушке, что у меня «тошно на душе, а почему – сам не разберусь». Но она не встревожилась, как раньше. Суховато сказала:

– Подростковые сомнения, друг мой. Переходная пора, перестройка организма и души. Растем…

Я сказал, что не хочу расти.

Бабушка возразила, что от нас это не зависит.

– Все приходит в свой черед. Я же тебе объясняла.

Я понял, о чем она. Недавно я пожаловался, что у меня почему-то набухают и болят соски на груди. Мешают спать. Может, это рак или какое заражение?

Бабушка тогда посмеялась:

– Дурачок. Это бывает у многих мальчишек, когда они взрослеют, у одних раньше, у других позже. Не пугайся… Скоро и сны начнут сниться… всякие. Такие, что не расскажешь.

Я тогда покраснел, потому что сны я и правда иногда видел… такие… Например, про пустыню.

Знаете анекдот? Мужик в плавках бежит через Сахару и спрашивает у встречных бедуинов: «Далеко ли до моря?» Те пожимают плечами: «Немножко далеко, господин. Две недели караванного пути». – «Во пляж отгрохали!..» Ну, а мне снилось, что я бегу через Сахару с Настей.

Кругом пусто-пусто, лишь очень синее небо и барханы. Песок удивительно чистый, желтый. А солнце – белое, ослепительное и горячее. Но без жесткого обжигания. Наоборот, хорошо от его лучей. Я купаюсь в них и… вдруг замечаю, что я совершенно голый. Ой, мамочка! Куда деваться, где спрятаться? И продолжаю бежать. А Настя бежит в двух шагах от меня, сбоку, и смеется. Я боюсь взглянуть на нее, добавляю скорости, чтобы умчаться подальше. Но слышу – не отстает. Я бросаю на нее перепуганный взгляд. Ох, да она ведь… тоже… Ну, не совсем, а в каких-то легоньких клочьях тумана. Клочков этих все меньше, встречный ветер сдувает их с Насти. И вот уж совсем… И на плечах у нее солнечные зайчики. И она все смеется. Догоняет меня, берет на бегу за руку.