рождении деда перевыпускалось несколько раз, и там даже год рождения меняли, не то, что день. По одной версии, отец родился в октябре сорок второго, по другой — в ноябре сорок первого. По третьей вообще в сорок четвертом. А архив Заовражино не сохранился, не то пожар был, не то наводнение. Так что неясно, то ли баба Нюра скоро должна была родить, то ли это еще перспектива далекого будущего.
От этих мыслей стало как-то неуютно. Ведь не каждый человек не каждый день внезапно просыпается в сорок первом году на оккупированной врагами территории. Что-то же меня сюда отправило. И у этого «чего-то» могла быть какая-то цель. Миссия, можно сказать. Неслучайно ведь я оказался очень рядом со временем и местом рождения своего отца… А если неслучайно, то почему бы не подать мне какой-нибудь знак? Ну, хотя бы о том, что я не фигней занимаюсь и все правильно делаю. Или наоборот…
Я мысленно представил, как из-за низко нависшего над Псковом хмурого серого облака, обещавшего, что скоро зарядит дождь на весь день, выглянул благообразный бородатый дядька, протянул указующий перст и произнес через раскаты грома: «Туда смотри, дядя Саша!»
— Под ноги смотри, полоротый! — прикрикнул на меня плешивый бородатый мужик в сером ватнике, толкавший перед собой тележку, груженую репчатым луком.
— Прости, отец, задумался, — сказал я и посторонился.
Марта была уже на месте. Как всегда, впрочем, она всегда приходила пораньше. В ее обязанности входило приготовить графу утренний кофе и составить список дел на день по его хаотичным заметкам предыдущих дней. Граф приходил, когда ему заблагорассудится, но к официальному началу рабочего дня кофе и документы в любом случае должны быть готовы.
— Доброе утро, Марта! — сказал я. Но девушка не удостоила меня ответом. Понятно. Теперь на «доброе утро» она ответит, только когда я буду желать ей этого из ее постели. И никак иначе. Я незаметно потрогал бок. На самом деле, уже почти все зажило, и можно было и перейти к операции «примирение с Мартой». Не очень хотелось, правда. Но в таком нервном состоянии ее мариновать тоже нельзя, еще чуть-чуть, и она начнет вредить. Так что…
Тревожно звякнул телефон на столе у Марты. Она сняла трубку, выслушала указания графа. Посмотрела на меня и кивнула головой на его дверь. Даже словом не удостоила… Н-да, плохо дело…
Я открыл дверь в кабинет графа и вежливо замер на пороге.
— А, герр Алекс! — граф широко улыбнулся и приветливо махнул мне рукой. — Входи. Ты же уже знаешь герра Зигмунда?
— Разумеется, герр граф, — кивнул я. Бл*ха, конечно, я знаю герра Зигмунда! Мы же вместе ходили на его выступление в больницу. На стуле перед графом сидел Рашер собственной персоной. Открытый ясный взгляд, высокий лоб, серый гражданский костюм в тонкую полоску. До аристократичности графа Рашеру было далеко, хотя он очень стремился. Запонки, заколка для галстука, все дела.
— Я поспрашивал у людей, и мне сказали, что ты лучший переводчик, Алекс, — сказал он, смерив меня взглядом. — Это правда?
— Не мне судить, герр доктор, — я пожал плечами. — Немецкий — мой второй родной язык, мой отец родился и вырос в Германии.
— А мать — славянка? — взгляд Рашера стал еще более внимательным. — Да, определенно в тебе прослеживаются два чистых типа… Герр граф, так вы не против, если я воспользуюсь вашим слугой?
От слова «слуга» меня слегка покоробило, но возражать я не стал.
— При условии, что вы вернете герра Алекса до обеда, — прохладно отозвался граф.
— О, не извольте волноваться, — Рашер широко улыбнулся и вскочил. — Я не планирую общаться с ними долго.
Как оказалось, «с ними» — это с женщинами. Рашер не торопился удаляться из Пскова в Плескау-Шпиттель, который спешно достраивали к его прибытию. Вместо этого он развернул в городе довольно бурную деятельность, встречался с другими врачами, читал какие-то лекции, открытые и закрытые. И вот сегодня он устроил себе еще одну встречу. Вчера на досках объявлений он разместил сообщение, в котором приглашал на встречу беременных женщин. Слово «беременных» было дважды подчеркнуто. Мол, он, доктор Рашер, предлагает местным дамочкам, ждущим скорого появления потомства, комплексное медицинское обслуживание. Самое передовое и высоконаучное, разумеется. А я ему был нужен, чтобы переводить его выступление. И вопросы слушательниц, если таковые появятся. Если бы я не знал о нем ничего, то решил бы, что имею дело с добрым доктором, альтруистом и филантропом. Беда была в том, что я как раз ЗНАЛ, кто этот ясноглазый и улыбчивый энтузиаст.
Встречу он назначил в кинотеатре, предназначенном для русского населения — самом обшарпанном и убогом. Но псковичи в него все равно ходили, чтобы хоть как-то отвлечься от своего положения. На экране крутили немецкие новости, кинохронику и старые фильмы. А в свободное от сеансов время в небольшом зале устраивали разные беседы, дискуссии и прочие общественно-полезные сборища.
Рашер вышел на середину, встал перед белым экраном и поклонился.
— Доброго денечка, товарищи женщины! — сказал он, приветливо улыбнувшись. — Я доктор Зигмунд Рашер, а это моя возлюбленная супруга, которая, как и вы, готовится скоро стать матерью во второй раз.
Он указал на стоящую сбоку сцены Каролину. Ее строгое темно-бордовое платье туго обтягивало огромный круглый живот. Она тоже улыбнулась и помахала дамочкам рукой.
Я старательно переводил словесные кружева, которые плел перед русскими женщинами нацистский доктор. Собралось их, надо сказать, немало, не меньше семидесяти. Они слушали речь о передовых достижениях гинекологической мысли в Германии, о том, как в скором времени роды станут много проще и легче, так что каждая женщина сможет выносить и родить без риска для жизни по десять и более детей.
Женщины внимали. По началу их лица были тревожными и замкнутыми, но Рашер был такой веселый и жизнерадостный, что уже к середине выступления дамочки расслабились, начали смеяться над его шутками и даже хлопать периодически.
Освещена в зале была только сцена, так что по началу лиц собравшихся я не разбирал. Чуть позже, когда глаза привыкли к полумраку зала, я взялся их рассматривать. Они были разные. Совсем юные девчонки и полнотелые бабы в теле. Блондинки, брюнетки, рыженькие. У кого-то животы уже были большие и круглые, а по ком-то сходу не скажешь…
Опа… В четвертом ряду с дальнего от меня края сидела баба Нюра. Пальцы ее тревожно трепали перекинутую через плечо косу. Она что, тоже беременна? Когда я ее в прошлый раз видел, то не заметил… Хотя там было довольно далеко, можно было и не заметить… Но ведь тогда получается, что мой отец должен родиться этой