Читать интересную книгу Современная австралийская новелла - Дональд Стюарт

Глэдис застонала, щека у нее вспухла.

— Я не брала денег. Ей-богу, не брала, Люк.

Рассвирепевший американец встряхнул ее.

— Вспомнила мое имя наконец?

— Я не хотела брать деньги. Он меня заставил! — завопила Глэдис.

Заставил, наверное, сводник, на которого она работала. Фокус старый как мир. Подцепить парня с отпускными в кармане. Подсыпать кой-чего в вино, а потом сбежать с его кошельком и отдать деньги своему дружку. Такие фокусы проделывали еще во времена Александра Великого, можете мне поверить.

На этот раз мальчишка встал. Приятель пытался его удержать.

— Нас это не касается, — прошептал он. — Нас это не касается.

— Что верно, то верно, — сказал я. — Не суйся куда не просят.

Но я знал, что зря болтаю языком. Когда у мальчишек появляется в глазах такое выражение, что им ни скажи — все зря. Они слышат трубный глас и видят огненные знаки. Хотя этот все-таки сел.

Я подумал, что лучше переменить тактику.

— Послушай, приятель, здесь чересчур людно, — сказал я американцу. — Увел бы ты ее в переулок потемнее и отдул за милую душу. А то еще полицейский в окно заглянет.

— Это ты дело говоришь, старшина, — сказал американец. — А ну пошли, Глэдис.

Американец потащил Глэдис к двери. Тогда мальчишка вскочил, и я увидел, что на этот раз его не остановишь.

— Отпусти ее. У меня есть деньги, вот, бери, — сказал он. — Двадцать три доллара. Больше нет. Вот, бери. Отпусти ее.

Товарищ повис у него на локте, но мальчишка стряхнул его и встал перед американцем. Два других янки бросились к нему, а хозяин — к телефону, тогда один из янки вернулся и загородил собой аппарат. Хозяин остановился.

Я подошел к мальчишке.

— Не валяй дурака, — сказал я. — Она сама виновата. Деньги взяла? Взяла. И нечего лезть на стенку. Послушай лучше своего товарища. У него есть мозги в голове.

Но он будто не слышал.

И тут я его уложил. Решил, что лучше разбить ему челюсть, чем отдать на растерзание американцам, они бы так разукрасили его портрет, что родная мать не узнала. Короче, выбрал меньшее из двух зол, на свой вкус конечно. Но мальчишка не угомонился: лежа на дощатом полу, среди плевков и окурков, он все порывался подняться и догнать американцев. Такой уж он был человек, таким и остался. Его приятель сидел не шелохнувшись, даже когда я свалил мальчишку, и то не шелохнулся. Перепугался насмерть, думал, наверное, что настала его очередь. Американцы ушли и уволокли Глэдис, больше я их никогда не видел, а слышать про них слышал: кто-то рассказывал, что они попали в жуткую переделку во время высадки на Филиппины.

Я взгромоздил мальчишку на стул и шлепнул пару раз по лицу, он слегка протрезвел. Тогда я влил в него чашку кофе. Это полностью вернуло его к нам, грешным, он вскочил и бросился к двери.

— Поздно, — сказал я. — Все уже кончено, ничего ты теперь не сделаешь. Наплюй. Считай, что набрался опыта. Прости, что я тебе врезал, но ты лез под нож. Эти американцы — настоящие бандиты. Вроде наших коммандос. Брось валять дурака.

Слезы побежали у него по щекам.

— Мы воюем, чтобы такого не было, — выдавил он из себя, обошел комнату и вернулся ко мне. — Такое только немцы делают. И японцы. Пусть эти парни на пашей стороне, это еще не значит, что они правы. Люди ни в чем не виноваты, все дело в идеалах. Почему ты меня остановил?

— Потому что не я, так они остановили бы, только еще покруче, — ответил я.

У его товарища, Лоусона, явно были мозги в голове. Он-то со мной согласился. А этот, Петтерсон, сел, уставился в чашку с кофе и замолчал.

С тех пор я частенько о нем слышал. Ни одна заваруха не обходилась без его участия. Бывают, знаете, такие дурачки: готовы в одиночку втащить пианино на третий этаж, если им приспичило поиграть. Войну он кончил со славой и кучей медалей, а через пять лет ему припаяли обвинение в подрывной деятельности за попытку создать комитет в защиту бывших воинов — он, видите ли, хотел, чтобы правительство выполнило обещания, что надавало солдатам во время войны, и не на словах, а на деле. Лоусон стал предпринимателем, мозгами его бог не обидел, осторожностью тоже, так что он быстро пошел в гору. Я тоже решил, что хватит работать на чужого дядю, и занялся посредничеством, сейчас могу получить для любого желающего все, что желающий пожелает, за соответствующую плату, разумеется.

На прошлой неделе я летал в Перт по делам одного скотовода и только вернулся, тут же, в аэропорту, когда шел за шофером к своей машине, кто-то хлопнул меня по плечу. Смотрю — Петтерсон. Седой, тощий. На правой щеке длинный шрам, идет прихрамывая. Я сразу его узнал. Предложил подвезти в город. И едва мы отъехали, Джордж, мой шофер, сказал, что за нами увязалась какая-то машина. Петтерсон рассмеялся.

— Успокойся, старшина, — сказал он. — Это из-за меня, ты тут ни при чем.

Он, оказывается, стал профсоюзным вожаком в Северной территории и борется за повышение заработной платы наших чернокожих братьев, к беспорядкам в Маунт Пае тоже, конечно, приложил руку, а в Сидней прилетел на какую-то конференцию. Тайная полиция считает его коммунистом, но, по его словам, это неправда. Много ли стоят его слова, не знаю.

— У тебя до сих пор голова забита всякой дребеденью? — спросил я.

Меня заливал пот: ребята из тайной полиции могли подумать, что я специально приехал в аэропорт встречать Петтерсона, и, хотя в случае чего у меня нашлись бы заступники, я мог здорово влипнуть. А Петтерсон просто надрывался от смеха. Я думаю, глаз у него был наметанный, очень ему было приятно, что я обливаюсь потом.

— Теперь ты, наверное, уже не кипятишься из-за всякой ерунды, — сказал я.

— Кстати, о ерунде, как только разделаюсь тут с делами, лечу в Западную Австралию, — ответил он. — Есть там артель аборигенов… измываются над ними дальше некуда, нужно помочь людям. Не научусь я жить, никогда не научусь, а может, все-таки научусь?

Через несколько минут он вышел из машины. И все еще скалил зубы. Нет, такие, какой, никогда не научатся, никогда. Я вот что хочу сказать: он ведь головастый. Выбери он любое дело, все пошло бы как по маслу. Почему он такой чепухе научиться не может — плевать по ветру.

И еще я не могу понять, почему он смотрел на меня с жалостью. Я своего добился. Чего ж меня жалеть? Конечно, он всегда был с поворотом. Я сказал про него Лоусону, когда он пришел договариваться об этом деле. Лоусон понял меня с полуслова. Он-то ходит по земле, этот Лоусон, настоящий делец. Богач из богачей. Петтерсон его, наверное, тоже жалеет.

Перевод Ю. Родман

Том Хангерфорд

Тетя в ящике

Сидя лицом к окну, ко всей кухне спиною, Валери подняла стакан и сквозь пиво стала смотреть на золотой свет перед собой. Спокойный, мягкий, размытый в тумане подпития. Именно таким — по цвету и очертаниям было то восхитительное чувство, в котором она словно плавала после третьей банки пива. Приятно было думать, что Джо сейчас на работе, ломает там над чем-то голову.

— Знай он, что я накачиваюсь с утра пораньше, он бы лопнул со злости, — сказала Валери, обращаясь к подруге, которая жила в двух кварталах от нее и сейчас заскочила ненароком, но намазана была так тщательно, словно собиралась встретиться с шахом. — Надо будет мне смотаться в самообслужку, купить еще пива, но это попозже. — И Валери свободной рукой отбросила волосы с красивого лба. — Боже, ну и вечерок был вчера!

— И конечно, именно тогда, когда я не смогла поехать. — Подруга погасила сигарету, вжав ее в пепельницу, закурила другую, но не протянула своей пачки Валери. — Могу сказать точно: сколько месяцев я не пропускала ни одного воскресного вечера в клубе, и вот в первый же раз, когда меня не было, вы устроили шумный шорох под звездами. — Она отпила немного пива. — После ленча Тед отправился за своей мамашей. Корова старая. Притащила в подарок мешочек лимонов со своего дерева. Расщедрилась. Ах да, и в придачу — кексы собственного приготовления. С тех пор как умер старик, она только и делает, что печет кексы, довольно-таки неважнецкие. Демонстрирует их, словно это королевские регалии. Она отпила еще пива. — Нет, нет, к чаю она не останется, ни в коем случае… Никакими силами ее не удержишь, чертову куклу. А сама проторчала почти до одиннадцати, черт ее возьми. По-моему, она все это заранее придумала — специально, чтобы не дать нам поехать в клуб.

— Ты скажи, а! — посочувствовала ей Валери.

Ленивое жаркое утро вливалось из сада в дом, и вместе с ним через открытые окна и дверь проникал шум соседних дворов, шум предместья, запах нагретой травы и едва уловимое волнующее дуновение бриза. Несмотря на царивший в кухне хаос, видно было, что все здесь нарядное, радующее глаз, этакий дорогой стандарт с картинки из журнала «Дом и сад». Женщины сидели возле холодильника.