Заговорил командир взвода:
— Ну, хозяин, знаете, за чем мы пришли?
— А откуда нам знать? — ответил старик медленно, деланно-равнодушным тоном, в котором чувствовалось: “Не за добром, конечно”.
— Мы пришли за хлебом. Государство нуждается в хлебе. А вам он теперь не нужен. Вас теперь будет кормить колхоз.
— Оно-то известно, как он будет кормить… А хлеба, товарищи, нет, — таким же невозмутимым, усталым от вечных приходов коммунистов голосом отвечал хозяин.
— Вы середняк?
— Да, говорят. Вам лучше знать…
— Середняк, зажиточный.
— Был когда-то. Недаром у меня три сына. Все работящие, работали всю жизнь, не пропивали. Теперь на других работаем, да и то не дают.
— Покажите окладной лист. Ого, хозяин, что-то много на вас наложено! У вас хлеб должен быть. Подумайте, хозяин, лучше вам будет.
— Я сказал: хлеба нет. Ищите, сколько хотите.
Начался обыск. Сначала по сундукам и под кроватями, потом полезли на чердак, в пустую конюшню. Вилами и щупами тыкали в землю. При обысках больше всего руководствовались доносами — так называемой “работой бедняцких групп”, то есть тесной связью коммунистов с наиболее опустившимися из батраков. В первый день у этих крестьян ничего не нашли, но на следующий день, получив более подробные доносы, стали копать в указанном “шпионами” месте и нашли два мешка зерна, весь запас семьи в десять человек. За утайку государственной собственности (зерна) у них конфисковали имущество, а самих сослали.
Миновав хату-развалюху, вошли мы во второй дом, где жила почтенная семья крестьян-старообрядцев, не пивших, не куривших, не злословивших. Отец, дочь, сын с женой всю жизнь работали не покладая рук.
Раньше у них было пятнадцать десятин, теперь — шесть. Пара лошадей, две коровы, много птицы. Дом небольшой, но чистый, любо смотреть. В светлой комнате со старыми иконами, в углу и на стенах, со снежно-белыми занавесками на окнах, чистым, покрытым простыми дорожками полом была в сборе вся семья. Вся станица уже знала, что ходят по домам и отбирают хлеб.
— Здравствуйте, хозяин. Знаете, за чем мы пришли?
— Да, слыхали, за хлебом, говорят, — ответил высокий, широкоплечий старик с длинной седой бородой.
— Ну так как, отец, сами дадите или искать будем?
— Хлеба нет, делайте что хотите. Сами знаете, какой летошний год урожай был.
— А как ты, хозяин, думаешь, — сдвинув фуражку на затылок, спросил комсомолец лет двадцати, — неурожай был потому, что Бог не дал?
Старик посмотрел на него и сказал спокойно и уверенно:
— Да, сынок, если Бог не даст, то урожаю не будет.
Другой комсомолец весело, поучительным тоном воскликнул:
— Ничего, хозяин, вот увидишь, на этот год все тракторами вспашем, без вашего Бога управимся.
Старик на него глянул и промолчал.
— Ну так нет хлеба, говорите? — начал снова взводный.
— Я сказал, что нет. Если бы вы были христиане, я бы перекрестился и вы бы поверили. А так, ищите.
— Ну, хозяин, плохо тебе будет, если найдем!
Были еще в двух домах. В одном сами отдали два мешка зерна, в другом комсомольцы вырыли три мешка зерна и мешок муки.
После обеда зашли в хату, где за корытом стояла пожилая крепкая женщина. Муж — тоже пожилой, хилый, болезненный — сидел в углу возле печи. В углу была икона, лампада, стены увешаны революционными картинками, вроде крейсера “Марата”, “Первой конной”, и фотографиями молодых людей в красногвардейских формах.
— Что, за хлебом пришли? А вам его много нужно? — шутливым, неискренним тоном спросила хозяйка.
— Нам много не нужно, пудов десять дадите, уйдем.
— А у меня его пудов двести.
— Где же, мамаша?
— А вон, гляньте, под печкой…
— Ну, мамаша, вы все шутите, давайте делом поговорим. Сколько у вас хлеба?
— Да вон же, говорю вам…
— А мы знаем, что он у вас припрятан.
Женщину как хлыстом ударили. Она оставила корыто, стала посреди комнаты, подбоченилась и закричала:
— Припрятан? Мой собственный хлеб припрятан?! А кушать чего будем? Вы нам дадите? Знаем, как вы дадите! Все, что вы забрали, все пропало. И кони пропали, и коровы пропали, и поля пропадают, и дома разваливаются, и заборов не стало… Вы дадите! А моих четырех сыновей, погибших в Красной армии, тоже дадите? Первыми они пошли с Ахтарским полком Таманской дивизии. Да что вам говорить, вы еще без штанов бегали, а теперь по домам ходите хлеб отбирать! За что только они погибли? Говорили: за землю, за свободу! А теперь в сто раз хуже стало, чем раньше. Есть у меня хлеб, шесть пудов. Спрятан, и не отдам! Четырех сынов отдала советской власти, а этого хлеба не отдам. Хоть убейте, вилами отбиваться буду, а не отдам!
Она вышла, хлопнув дверью так, что затряслась вся хата. Взводный пошептался с комсомольцами и сказал:
— Пошли!
Мы и пошли. Но начальники были недовольны: они считали, что в подводе, за нами следовавшей, мало хлеба. В двух комнатушках было много детей.
— Хлеб есть?
— Откуда у нас хлеб?
— Все так говорят, а мы потом находим!
— Да разве вы не видите, какие мы зажиточные? Все детишки голые. Боже мой, хлеб! Где его взять?
Но взвод уже начал шарить по скрыням. Из другой комнаты раздался крик:
— Нашли!
— Да Боже мой, это же ячмень для детишек! Не забирайте, это у нас последнее!
— Приходите в совет или колхоз, вам выдадут.
Один из взвода поднял мешок на плечо и направился к выходу. Дети бросились к нему, вцепились в мешок, подняли крик:
— Дяденька, не забирайте, мы голодные, больше у нас нет хлеба!
Двое комсомольцев оттолкнули детей, третий выскочил с добычей. На улице стояли соседи, ожидавшие своей очереди.
Что было с ними дальше, не знаю. Я видел достаточно. И боялся, что могу сорваться. Я вышел со двора и отправился домой.
Что делать? При “проклятом царском режиме” легко было восклицать “Что делать?” или, для разнообразия, “Что же делать?” В худшем случае человек рисковал прокатиться в Сибирь, где в глуши и тиши мог заняться самообразованием. А теперь? Уйти в лес? Поздно… Сейчас надо думать о другом. Большевиков начинает люто ненавидеть большинство народа, даже те, кто им верил. Мать четырех погибших за большевиков сыновей, старик, дети, нищие и голодные! Что творится в их душах? Тут может произойти взрыв народного негодования.
Я пошел к заврайздравом просить освободить меня от участия в грабежах, но он сам уже это сделал: врач был необходим в больнице.
Вечером я пошел на собрание полка “бойцов хлебного фронта”. В президиуме сидел военком, командир полка и ротные командиры. На стенах были красные флаги и лозунги на длинных бумажных полосах. Все партизаны почему-то оказались на задних скамьях.
Военком, подводя итоги двухдневной работы полка, заявил, что задания выполнены только на 18 % и что полк будет продолжать работу, пока не осуществит директиву партии и советской власти “на все сто”. Хлеб должен быть, кулаки его прячут. Вопрос о чересчур мягкотелых коммунистах придется поставить на бюро райкома. Для успешного выполнения пятилетки необходимы громадные усилия. Наш Советский Союз со всех сторон окружен врагами, которые не дремлют и ежечасно готовы на нас напасть, чтобы уничтожить первое и единственное в мире пролетарское государство. Мы должны добиться полнейшей независимости от капиталистов и создать мощную Красную армию для выполнения задач, стоящих перед мировым пролетариатом и мировой революцией.
Эта революционная патетика, ежедневно повторявшаяся на всех углах громкоговорителями (на одной только базарной площади орало четыре), красных партизан совершенно не тронула. Они начали выступать один за другим:
— Кого, товарищи, мы считаем теперь кулаками? До бедняков добрались!
Стали перечислять, у кого взяли последнее, вспомнили и изъятие мешка ячменя, при котором я присутствовал. Там кого-то избили. Там женщина вилами продырявила кому-то пальто… Партизаны кричали:
— Молодец баба! Надо было в пузо ткнуть!
Шум и крики с задних скамей заглушали ответные речи, военкому никак не удавалось восстановить тишину. Я не верил своим ушам: и у красных партизан, значит, упала повязка с глаз? Президиум выпустил против них двух своих “тузов” — коммунистов из красных партизан — слепое орудие партии.
Предстансовета соседней станицы начал рассказывать, как они находили хлеб, как по ночам рассылали по станице и по полям своих людей следить, куда крестьяне его прячут. Помогла в виде наградных и водочка, вообще развернули колоссальную и продуктивную работу. А все потому, что правильно поняли и провели в жизнь директиву партии и советской власти об организации бедняцких групп и контактной работы. Он подробно рассказал, как они выезжали в поле, как выкапывали мешки с зерном: у одного четыре пуда, у другого три мешка, у третьего десять…