– Что у тебя с левой рукой?
Посторонний говорит:
– А раздавило, когда строили Арфарре дамбу. Лекарь сказал: либо я тебе руку отниму, либо ты весь сдохнешь.
Тут Киссур Ятун лег на землю и стал плакать, потому что бог ему, значит, велит отречься от Марбода, как постороннему этому – от руки.
Спутники же его очень удивлялись, чего это Киссур Ятун разговаривает со старым пнем у реки, пока Киссур им все не пересказал.
* * *
Даттам так рано прогнал храмовую плясунью, что девица обиделась:
– В прошлом году, – сказала она, – только моя пляска исцелила засуху. Много ли равных мне даже в империи?
– В империи, – усмехнулся Даттам, – засуху умеет прекращать каждый брюхоногий чиновник.
Подарил, впрочем, красавице хрустальный ларчик.
Даттам лежал и думал о том, что Марбод и Арфарра обманули его. Марбод просился на церемонию, чтобы полюбоваться на свою проделку с кречетом. А Арфарра это, вероятно, знал. И Арфарра выманил у Даттама бумагу о городе Ларре и выставил Даттама на посмешище, а сам предвидел, что из присутствия Кукушонка на церемонии выйдет только лишний скандал. И после этого Арфарра еще утверждает, что заботится о торговцах!
Да, прилюдно Даттам с Арфаррой пока не ссорился. Однако, если предъявить королю на утверждение договоры, заключенные Даттамом по пути в Ламассу, – скандал будет неминуем, дик и страшен.
Еще Даттам думал о купцах с Западного Берега.
* * *
А король Варай Алом лежал и думал о великой стране, где государев дворец доходит до неба, в государевых парках бродят золотые павлины, чиновники ездят на медных лошадях и деревянных быках, а с неба не сходят благоприятные знамения. Подле Серединного Океана живет черепаха Шушу, и Дерево Справедливости покрывается золотыми плодами, когда на него глядит государь.
Король – не государь. От его взгляда не цветут деревья. Что в том, чтоб застроить Ламассу, как хочет Арфарра? Мало ли в королевстве городов? Они так же непокорны и наглы, как сеньоры, и вдобавок лишены рыцарской чести. В Горном Варнарайне нельзя стать государем, потому что в мире может быть только один государь!
Наконец король заснул, и ему приснилось, как он бросает под ноги советнику голову нынешнего государя и голову наследника престола, экзарха Варнарайна, предавшего своего вассала Арфарру. Арфарра радостно улыбался – во сне было ясно, что советник необычайно мстителен, как и полагается благородному человеку.
* * *
Неревена напоили настойкой, растерли и закутали. Он, однако, не мог заснуть от боли и страха. Он лежал и думал о печальном мире за толстыми стенами, мире, в котором земля по ночам покрывается ледяной чешуей, а его, Неревена, жизнь стоит вдвое меньше жизни горожанина и в шестнадцать раз меньше жизни Марбода Кукушонка.
Он думал о том, что в его отсутствие тюфяк и укладку кто-то потрошил. Ничего, разумеется, не нашел, но сдвинул волоски, уложенные между клубков и коклюшек.
Неревена, храмового послушника, сам экзарх Варнарайна послал в страну ложных имен следить за королевским советником. Взглянул своими мягкими глазами в глаза Неревена, махнул нешитым рукавом, шепнул: «Все для общего блага!» – приворожил, как всегда умел привораживать, и послал.
* * *
А королевский советник не спал, как обычно, потому что со студенческих лет привык ночами читать и наблюдать за звездами, а во рту держать камешек, чтобы почувствовать зубами, когда засыпаешь. Наука эта весьма его занимала, хотя он считал ее совершенной химерой и полагал, что множество предсказаний не совершилось бы, не будь они предсказаны.
И сейчас гороскопа на его столе не было, а были чертежи дамбы.
Закричала далекая сова, вздрогнули зеркала. Стало одиноко и страшно. Советник встал и, нагнувшись, прошел в темный чулан, где поскуливал на тюфячке Неревен. Стал осторожно гладить мальчика по голове; в конце концов, ближе никого не было, мангусту убили.
Неревен повернулся: два человека пожалели его сегодня – советник и чужеземец.
– А про людей из-за моря рассказывают, – сказал Неревен, – что они накрываются ушами, как лопухом, и ноги могут отстегивать.
– И про Горный Варнарайн то же рассказывают, – сказал учитель. – Ты приехал, однако, и увидел, что люди с виду такие же, однако общество – одноногое, одноглазое и накрывается – лопухом. Народ всегда прав. Все басни истинны, но не прямо, как язык богов, а в переносном смысле.
– А эти купцы, – сказал Неревен, – они глупые. Зачем этот торговец вступился за меня, если не умел драться? Что они за люди?
– Не знаю, – сказал Арфарра. – Семьсот лет назад было такое на юге. Явился корабль с торговыми людьми и отплыл с товаром. А вскоре эти люди увидели, что империя слаба, и разорили своими набегами всю провинцию. Ведь пиратство прибыльней торговли, а дикие народы ужасно склонны к прибыли.
– А-а, – сказал Неревен, – вы думаете, что эти люди приведут за собой пиратов? Поэтому и приказали их арестовать?
– И пиратов, – сказал Арфарра, – и неизвестные болезни. Так уж повелось, что в мир приходит гораздо больше дурного, чем хорошего, и как мне видеть в этих людях хорошее, если Марбод Кукушонок лазит с ними за волшебным мечом, а Даттам видит в них собратьев по плутням?
– Учитель, а вы правда наколдовали так, что меч Марбода разлетелся на части?
– И как это было?
– О, это было чудесно, – ответил Неревен, – морды на эфесе меча торговца вздыбились и закричали, а клинок перешибло светом.
Арфарра улыбнулся. Неревен был вот уже третий человек, который рассказывал ему эту историю. Было просто удивительно, как много несуществующего видят люди, особенно если возбуждены.
Перешибло светом… Арфарра-советник, автор двух трактатов об оптике, двадцати лет попавший за них в императорскую академию, лучше других знал, отчего это невозможно. Поджечь паклю? Запросто. Перешибить клинок? Исключено.
– Я это был или нет, неважно, – ответил Арфарра, – но рассказывать об этом ты будешь именно так.
* * *
Арфарра еще долго сидел за чертежами дамбы и новым разделом уголовного уложения. Разрубленный клинок не шел у него из головы, и в советнике понемногу просыпалось любопытство ученого, почти начисто уничтоженное заботами политика, пустившего многие из сделанных храмом открытий на мелкое государственное колдовство.
Как бы посмотреть на этот клинок? Любопытно, что именно с ним случилось: говорят, старые ламасские мечи действительно вот так могут внезапно сломаться, – усталость в металле, напряжения между слоями… Это могло бы быть любопытно для тех, кто делает новое оружие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});