Я спросил настороженно:
– Что за обет?
– Поклянись, что выполнишь…
Я покачал головой.
– Я очень не хотел бы давать опрометчивых обещаний…
– Поклянись, – повторила она, будто не слышала меня.
– Понимаете, – сказал я раздельно, – я такой чудак, что все же стараюсь выполнять свои обещания… даже если даю сгоряча. Потому я крайне осторожен, поймите меня! Увы, я не хозяин своего слова, а раб…
Она прямо посмотрела мне в глаза, я содрогнулся.
– Ты говоришь, – произнесла она медленно, – не по-рыцарски… Даже простые мужчины так не говорят… Кто ты?
– Мыслящий тростник, – ответил я, – птица без перьев… и с плоскими ногами… животное, что жарит свою пищу… а также умеющее смеяться… побочный продукт любви… муха в бутылке… приговоренный быть свободным… есть дробь… душа, обремененная трупом… тот, кого располагают… и кто звучит горько…
Она рывком протянула мне меч:
– Он твой!
Я машинально взял меч, раскрыл рот для вопроса, но женщина исчезла, словно выключили свет. Меч заметно оттягивал руку, я держал его по-дурацки в вытянутой руке. Конь фыркнул и переступил с ноги на ногу. Я опомнился, опустил лезвием на ладонь другой руки. По черному лезвию пробежали синеватые искры. Слегка покачал лезвием из стороны в сторону, искры превратились в хвостатые звезды, что врывались из-за края в эту узкую звездную ночь и пропадали за другим краем.
Пальцы лежали на рукояти так, словно умелые ортопеды сделали слепок с моей ладони, а потом уже по ней выточили эту странную красную рукоять. Странную тем, что она не окрашена пурпуром, это сам металл раскален докрасна, однако пальцы не обжигает.
Гендельсон вскрикнул:
– Несчастный! Ты зачем взял?
Он торопливо забормотал молитву, выхватил из-за пазухи крест и пустил коня вокруг меня по кругу, притоптывая и время от времени возвышая голос. Я узнавал только знакомые слова всяких там «Домини», «Езус» и еще врубился в «Аминь». Меч в моих руках не кажется тяжелым, я обалдело рассматривал, не решаясь даже повертеть, проверяя на удобность.
– Но… он… оно дало… Я не успело… не успел отказаться.
– Несчастный, – повторил Гендельсон. В голосе вельможи звучало искреннее сострадание оставшегося на берегу, который смотрит, как его слугу черти утаскивают к котлу с кипящей смолой. – Нельзя было брать! Нельзя!.. Взяв этот сатанинский меч, вы взяли на себя и какие-то обязательства…
– Какие?
– Вы даже не узнали! Что за безрассудство, что за… Сэр Ричард, в некоторые редкие времена вы иногда казались мне почти разумным человеком. Даже для рыцаря. Но сейчас…
Я повертел меч, признался с досадой:
– Да, сглупил…
В прошлый раз я получил в дар зеленый меч, который для себя называл Травяным. Гендельсон морщился и считал, что это оскорбление для меча, его можно бы звать по меньшей мере Изумрудным или Разящим Изумруды. Тогда я попросту старый выщербленный меч сунул в мешок, а зеленый пристроил за спиной, но сейчас вот этот черный, я его сразу окрестил Ночным… какой оставить?
Поколебался, Травяной оставил за спиной, а Ночной перевязал тряпками и тоже сунул в мешок. Надо не забыть в ближайшем городке подобрать ножны.
Понятно, почему могучий дуб зовут Дедом. Ствол поперек себя шире: метров десять в поперечнике и столько же от земли до первых веток. Каждая с толстое бревно, торчат во все стороны почти горизонтально, тенью укрыто на сотни шагов в любую сторону.
Весь искореженный, в чудовищных наплывах, выступах, с трещинами, коричневая кора как нельзя больше походит на старческую кожу. На уровне земли дупло, можно принять за скорбно приоткрытый рот либо уголками вниз, глаза – толстые выпуклые шары под еще более могучими надбровными выступами, даже радужная оболочка видна, хоть тоже серая с коричневым. Нос могучим наплывом нависает над толстыми губами, по лицу скорбные старческие морщины, особенно глубокие на лбу, но и щеки в морщинах, а подбородком сидит глубоко в земле.
Из-под корней чистейший родничок, я пожалел, что встретили такое чудо здесь, недалеко от замка, зато, когда придет время ночлега, окажемся либо среди болота, либо на каменном плато без капли воды.
От Деда, как и было обещано, повела хорошая утоптанная дорога. Правда, все ниже и ниже, иногда наклон становился таким крутым, что кони приседали и съезжали на крупах. Судя по всему, нас забросило на высокогорье, но, чтобы добраться до Кернеля, что тоже в горах, придется пройти через немалых размеров долину Варт Генц.
Дорога постепенно выровнялась и хотя все еще вела вниз, но теперь уже медленно и печально. По бокам долгое время уплывали за спину березы, потом пошли просто деревья: огромные, толстые, с покрученными ветвями, в наростах, покрытых огромными, мрачного вида черными грибами.
Воздух стал влажный, я начал дышать ртом. Конь подо мной всхрапывал, на узде повисли клочья желтой пены. Мокрая пленка покрыла лицо, конские копыта перестали стучать по утоптанной тропке, дальше пошел сперва слой старых гниющих листьев, затем толстый ковер темного мха, почти черного с коричневым. Тропка исчезла, мы угадывали ее только по просвету между деревьями, лесные звери держатся древних путей, а загораживающие им дорогу молодые деревца ломают и втаптывают в землю.
Деревья живописно покрученные, изломанные, с вывернутыми в суставах ветвями. Ствол почти каждого дерева покрывает толстый зеленый мох, что к земле переходит в темно-зеленый и черный, с ветвей свисает светло-зелеными космами, похожими на гниющие водоросли.
Часто встречались полусгнившие пни, заселенные крупными красноголовыми муравьями. Грибы растут целыми стаями, крупные, раздутые, от них неприятный гниющий запах. Несмотря на лето, деревья часто с желтыми или красными листьями. Иногда мы встречали целые участки деревьев с голыми ветвями, но не мертвые, чувствовалось, что нечто ужасное заставило сбросить листья.
Тягостное ощущение становилось все отчетливее. Я чувствовал, что начинаю горбиться, оглядываюсь на каждый шорох, треск. Ладонь то и дело прыгает к мечу, а потом я вообще оставил пальцы на рукояти. Стало чуть легче, но сгущались странные сумерки, дышать становилось все труднее.
Неожиданно и совершенно бесшумно наперерез выбежал, переваливаясь с боку на бок, крупный… я бы назвал его вараном или крокодилом, очень уж не хочется произносить слово «динозавр», все это давно вымерло, но это явно динозавр: размером с крупного дога, даже с сенбернара, только голова чуть ли не лошажья, а когда распахнул пасть, кони задрожали и попятились.
Гендельсон опустил копье, я услышал его яростный вопль, стук копыт. Дракон опешил, глаза выпучились, как у глубоководной рыбы. Пасть распахнулась так, словно морда разломилась надвое. Он прыгнул вперед, острие копья прошло мимо, а дракон с жутким ревом вонзил зубы в лошадиную грудь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});