Он возразил упрямо:
– Я не считаю себя квасным патриотом, но я говорю очевидную истину.
– Не станем спорить, милый; сколько бы мы ни спорили, ты останешься французом, а я немкой. Такими мы родились и оба, естественно, гордимся своим отечеством.
– Германия обязана Франции своим пониманием искусства. До войны 1870 года она не имела представления о красоте.
Ирэн положила ему голову на плечо.
– Сейчас мир, мой милый, и я не хочу с тобой воевать, даже если бы все нации взбесились. Бросим это.
Он все еще не мог успокоиться.
– Разве ты не понимаешь, – начал он, но в это время, к счастью для Ирэн, поезд подъехал к Гамбургу.
– А вот и наш Эбенштейн! – сказал Жан и стал махать рукой из окна. – Он нас встретил; очень мило с его стороны, не правда ли?
Ирэн охотно отказалась бы от присутствия Эбенштейна: ей не нравилась его слишком шумная галантность и фамильярность с Жаном. Но все-таки он был его импресарио, и приходилось мириться с его присутствием.
Она вышла из вагона. Эбенштейн, в великолепном цилиндре, слегка съехавшем набок, низко кланялся ей.
– Добро пожаловать, добро пожаловать в Гамбург, графиня. Я уже заказал для вас комнаты в «Атлантике».
– Я всегда останавливалась в «Четырех временах года». Я думаю, мы и на этот раз отправимся туда. Благодарю вас, г-н Эбенштейн.
– Но ведь «Атлантик» гораздо более шикарен и моден.
– Мы все-таки лучше остановимся в «Четырех временах года». Я так хорошо знаю эту гостиницу.
Она зонтиком сделала знак носильщику. Эбенштейн в замешательстве стал описывать Жану прелести «Атлантика», но, когда Ирэн подошла к автомобильной остановке и велела шоферу ехать в «Четыре времени года», он замолчал.
Жан последовал за ней.
– Скажи, ради Бога, почему ты не захотела ехать в «Атлантик»? – спросил он, махнув рукой Эбенштейну. – Он говорит, что там очень шикарно, и все там останавливаются.
– Американцы, да, – проговорила Ирэн. – Но «Четыре времени года» более солидная и вообще прекрасная гостиница. Я всегда в ней останавливалась.
– Я бы желал, чтобы ты была более любезна с Эбенштейном. Я уверен, что он заметил твою холодность. В конце концов, я всем обязан этому человеку; он вывел меня в люди. Не следует это забывать.
– Какие глупости ты говоришь, Жан! Каждый импресарио с удовольствием взял бы на себя эту роль. Эбенштейн вполне приличен, когда он на своем месте.
– Хорошо, но ты по крайней мере…
– Поверь мне, Жан, что я знаю, как себя вести с людьми. Со стороны Эбенштейна было бестактно заказывать для нас комнаты.
По дороге в гостиницу Жан мрачно молчал. На лестнице их встретил управляющий.
– Графиня, – начал он любезно.
– Я больше не графиня фон Клеве, – объяснила Ирэн. – Я приехала с моим мужем, Жаном Виктуаром. Можете вы нас приютить?
– Да, да, конечно. – Маленький человек указал им на входную дверь. – Комнаты номер 20. Вы всегда в них останавливались.
В вестибюле была вывешена огромная афиша, возвещающая о концерте Жана. Когда Ирэн увидела свою фамилию на стене, ею вдруг овладело неприятное чувство. Ей это казалось унизительным. Она вздохнула, когда лифт остановился на втором этаже. Комнаты были прекрасные, с великолепной ванной.
– Ну, разве здесь не хорошо? – спросила она Жана, смотря на него.
– Должно быть, очень дорого.
– Ах ты, ворчун! Не умеешь ничем быть довольным.
Она поцеловала его.
– Эбенштейн сказал, что заедет после завтрака поговорить о делах.
– Придется с этим примириться, – ответила Ирэн и рассмеялась коротким смехом. – Ты больше не мой, теперь ты принадлежишь Эбенштейну и большим розовым плакатам. А я соломенная вдова во время медового месяца. Печальная участь! Я хочу выйти за покупками, пока ты будешь разговаривать с Эбенштейном.
– Но ведь он пригласил нас обоих пойти с ним вместе куда-нибудь.
– В «Альстер-павильон»?..
– Да, именно.
– Мы встретимся там, вероятно, к чаю. «Альстер» – это огромный ресторан с оркестром и кафе, выходящим на улицу. Его видно из окна.
Жан посмотрел в окно. Река сверкала и переливалась. По тротуарам, окаймленным деревьями, проходили изящно одетые женщины; по другую сторону оркестра он увидел большое куполообразное здание, обращенное задней стороной к реке. Вдоль всего фасада были расставлены столики и стулья. Доносились отдаленные звуки музыки. Жан нашел, что Гамбург – прекрасный город.
– Великолепно, моя дорогая, значит, мы встретимся к чаю. Мы к этому времени покончим со всеми делами.
Они позавтракали в ресторане, где многие смотрели на Жана с любопытством. Эбенштейн не терял времени даром в Гамбурге: он сообщил управляющему гостиницы, кто у них остановился. В три часа, в то время как Ирэн курила, лежа на диване в гостиной, а Жан тихо наигрывал какую-то мелодию, им доложили о приходе Эбенштейна.
– Какая досада! – воскликнула Ирэн. – Как раз в ту минуту, когда нам так хорошо.
Жан поцеловал ее.
– Да, черт бы его побрал! – сказал он и сел рядом с ней. – Какой скотиной я был сегодня утром!
– Нет, ты был просто немного расстроен.
– Теперь все хорошо?
– Да, конечно, мой дорогой.
Он вышел, весело насвистывая, уже забыв обо всем.
– Значит, чай будет в пять, я буду ждать тебя. Когда он ушел, Ирэн еще немного полежала, затем оделась и вышла за покупками.
В это утро город выглядел чудесно. Был прекрасный день. Все окна второго этажа красивого каменного фасада магазина Тиц были украшены геранями; в других, маленьких магазинах лобелиями и маргаритками. Все это, ярко освещенное солнечными лучами, создавало поразительный эффект.
«Какой Жан милый, – думала Ирэн, шагая. – Он всегда жалеет, когда натворит что-нибудь». Ей казалось удивительным, что так легко просить прощения, тогда как ей всегда было очень трудно извиниться в чем-нибудь. Ирэн еще не понимала до конца легкого характера Жана. Она не знала, что сказать «извините» ему так же легко, как принять ванну или положить сахару в чай.
Жан в это время был занят делами. Результаты деятельности Эбенштейна были очень удачны. Оставалось только подписать контракты в Париж и Лондон, дела шли великолепно или, как он выражался, «полным ходом».
Когда Жан просмотрел и подписал контракты, Эбенштейн заказал коньяку.
– Одним словом, ваше будущее в ваших руках, – проговорил он, глядя на солнечные лучи через монокль. – У вас все впереди. Вы молоды, женаты на женщине, которая сама по себе представляет капитал, и пользуетесь успехом. Все теперь зависит от вас. Вы далеко пойдете.
Жан покраснел от удовольствия.
– Мне бы хотелось, чтобы концерт был сегодня! – воскликнул он.