Лицо Гастингса снова сделалось серьезным и неподвижным, так что Маргарита со страхом прижалась к матери, в то время как полковник Чампион и сэр Вильям смотрели на баронессу с искренним участием.
— Дорогой друг мой, — начал Гастингс спокойно вежливым, но решительным тоном, — вам как женщине вполне подобает замолвить слово за рохиллов. Счастлив человек, имеющий возможность исполнять желания и просьбы женщины, счастлив был бы и я, если бы имел возможность исполнить ваше ходатайство. Но когда дело касается вопросов политики, нежные чувства не должны иметь места. По зрелом размышлении я решил покорить рохиллов, и решение это неизменно. Вы сами слишком умны и рассудительны, чтобы ставить в зависимость от женского каприза столь важное для будущего величия Англии решение. Я лично не имею ничего против рохиллов, ничего против самого Ахмед-хана, но при всем желании не могу дать им другого совета, как покориться.
Баронесса печально опустила голову.
— Вы собрались в манеж, Марианна? — спросил Гастингс. — Да? Капитан к вашим услугам. Сэра Вильяма я попрошу проследовать за мной, так как имею для него поручение.
Проводив баронессу, Гастингс отправился с сэром Вильямом в свой кабинет. Он поручил ему во главе сильного конвоя проводить большую сумму денег, предназначенную директорам компании, до гавани, затем сел к письменному столу, чтобы поработать над переводом Горация, которым занимался в часы досуга.
Ахмед-хан вместе со своими спутниками медленно ехал по улицам Калькутты. Он часто оглядывался назад, ожидая посла, но напрасно. Тяжело ему было расставаться с вновь ожившей надеждой, но, видя, что все ожидания его тщетны, он печально поник головою и сказал:
— Судьба наша неизменима! Придется нести ее, как подобает благочестивым и храбрым мужам!
Он погнал своего коня, и вскоре все посольство рохиллов стрелой неслось по дороге, поднимая густую пыль.
По случаю спешных приготовлений к выступлению войска, к которому сэр Вильям был прикомандирован, он был занят почти весь день, так что совсем не располагал свободной минутой для себя лично, и тоска по Дамаянти, с которой он давно не виделся и с которой ему предстояло надолго расстаться, неотступно грызла его сердце.
Наконец, когда солнце уже близилось к закату, ему удалось освободиться и, тщательно избегая встречи с капитаном Синдгэмом, он направился к дому Нункомара. В первых воротах громадного двора он встретил магараджу в паланкине в сопровождении меньшего количества слуг, нежели обыкновенно. Нункомар приветствовал молодого человека с обычным избытком любезности.
— Весьма сожалею, — сказал сэр Вильям, — что так неудачно выбрал время для своего посещения, но я ненадолго.
— Вот как! — воскликнул Нункомар. — Вы, значит, выступаете с войском, отправляющимся на помощь к Суджи Дауле, чтобы покорить рохиллов?
— Губернатор прикомандировал меня в адъютанты к полковнику Чампиону.
— Который отправляется в поход весьма неохотно? Не так ли? — спросил Нункомар, с притворным участием. — Я знаю, храбрый полковник недолюбливает набоба Аудэ, он не так легко, как губернатор, забывает, что Суджи Даула был ярым, ожесточенным врагом англичан. Но солдат создан не для того, чтобы согласовывать свои личные мнения и чувства с политическими расчетами, на что мастер достопочтенный губернатор Уоррен Гастингс. Государственные расчеты не раз заставляли его пренебрегать друзьями и посредством благодеяний приобретать себе расположение тех, кто был его врагами. Истинный друг не станет на него сердиться, но останется таким же верным и преданным, как я.
— Я зайду к вам в другое время, — сказал капитан, стараясь скрыть выражение сердечнейшего сожаления, против воли сквозившее в его тоне.
— Нет, нет, друг мой, — воскликнул Нункомар с оживлением. — Ведь вы знаете, мой дом — ваш дом. Я был бы несказанно опечален, если бы такой дорогой гость должен был бы уйти обратно, не переступив моего порога. Это означает несчастье. Бегум Дамаянти будет очень рада принять вас.
Сэр Вильям низко поклонился, чтобы скрыть румянец, предательски заливший его виски и щеки. Нункомар еще раз пожал ему руку, приказал одному из слуг предупредить бегум Дамаянти о посещении гостя, затем продолжал путь свой.
Сэр Вильям застал Дамаянти в приемной. На этот раз она была вся в белом, и нежные ткани так легко и воздушно прилегали к ее стройному телу, что сквозь волнистый батист можно было бы заметить движение ее крови по жилам; косы спускались на плечи и были переплетены большими цветами лотоса.
Увидав сэра Вильяма, Дамаянти поднялась ему навстречу. Он бросился к прелестной индуске и крепко пожал ее ручки. Им овладело странное чувство, и он едва мог совладать с собою. Вильям уже притянул ее к себе ближе, уже наклонился, чтобы поцеловать ее нежные уста, как вдруг резкий негармоничный звук вины заставил его опомниться. Он вздрогнул и взглянул в глубину комнаты, где сидела прислужница. Хитралекхи низко опустила голову к вине, как бы пристыженная неудачным аккордом.
Сэр Вильям неуверенным голосом проговорил какие-то банальные приветствия и занял место около оттоманки, на которую красавица снова опустилась.
Однако сегодня ее мучило что-то, и ей никак не удавалось завести одну из тех милых, непринужденных бесед, которыми она так умела очаровывать своего друга. Смущение начало овладевать и сэром Вильямом; ему не без труда удалось наконец заговорить о предстоящем отъезде.
Дамаянти насторожилась. Она побледнела, затем вдруг все лицо ее вспыхнуло.
— Так вы… уезжаете? — спросила она, порывисто дыша. — И едете надолго? Вы забудете ваших друзей в Калькутте?
— Никогда! — воскликнул он, прижав к губам руку Дамаянти, пальчики которой крепко обвивались вокруг его руки, как будто силясь удержать его и притянуть поближе.
Пока губы его покоились на ее руке, музыка снова на мгновение умолкла, и Хитралекхи, бледная и застывшая, уставилась на влюбленных, но это продолжалось только мгновение, тотчас же струны зазвучали громче и яснее, и вскоре мелодия перешла в более быстрый темп. Дамаянти встала. Глаза ее горели, рука, которую она медленно отняла, дрожала.
— Наступает вечер, — сказала она, тяжело дыша, — с берега Хугли повеяло прохладой. Пойдемте в сад, сэр Вильям.
И, не ожидая ответа, она направилась к веранде. Они спустились по ступенькам, ведущим с веранды, и по усыпанной желтым песком дорожке пошли по аллеям под тенью высоких гарциний. Хитралекхи с виной в руках следовала за ними.
Кругом царила мертвая тишина. Прислуге было строго запрещено вступать в эту часть сада без особого разрешения. Ни малейшего ветерка, воздух наполнен чудным ароматом. Между высокими группами деревьев тянулись роскошные лужайки, а между ними кусты редких цветов и маленькие пруды с водяными растениями.