— Откровенно говоря, — сказал мне помощник врача, — ваше состояние было очень тяжелым. И я рад, что вам стало легче. Но еще один сердечный укольчик вам не помешает.
Когда врач и сестра ушли, ко мне подсел профессор Лобанов
— Ну как Вы, молодой человек? — весело сказал он, желая меня ободрить.
— Спасибо, теперь лучше, — ответил я. — Только вот жаль с охотой не повезло. Вы уж простите меня…
— Какой вздор! — обиделся профессор. — Было бы здоровье… Охота от нас никуда не уйдет.
Потом я попросил профессора принести зеркало. Я взглянул в него и себя не узнал. Лицо было желтое, как воск. Глаза запали, нос заострился.
— Ну, как? Хорош? — улыбался Лобанов.
— Лучше некуда, — возвращая зеркало, мрачно ответил я.
— Да, брат. Ангел-хранитель за тебя постарался. Укус был смертельный, — серьезным тоном заметил Лобанов, — и если бы не помощь врача и твой организм…
В это время отворилась дверь и явилась сестра Гульбэшер, неся на подносе две большие пиалы со свежим бараньим супом — шурпой. Первый раз я поел за последние пять суток. Поел с огромным аппетитом и сразу почувствовал, как прибавились силы.
Я потом еще две недели провел в больнице и все же выкарабкался. А профессор к тому времени уже уехал.
Глава 20
С больничного я вышел только в конце октября. Я на своем практическом опыте смог оценить известную пословицу:«лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Так как основной трудовой стаж у меня был не велик, а оклад небольшим. Бюллетень у меня оплачивался из расчета 60%, так что на руки я получал всего лишь 63 рубля. Вру. Как и всех советских людей, меня заставляли с зарплаты подписываться на облигации внутреннего займа. Так что минус еще двадцать пять рублей.
Народ настолько не верил, что государство вернет эти деньги, не говоря уже о процентах или выигрышах, что рыночная цена этих облигаций была всего 5 % от номинала. То есть за свои 25 я мог бы получить на рынке рубль. С копейками.
Тут даже популярная шутка ходит: «Милицейский протокол: »… На станции обнаружен труп неизвестного… Следов насилия нет, за исключением квитанции о подписке на заем.""
На оставшиеся деньги я мог бы кое как питаться. Но мне надо было оплачивать жилье — сто рублей в месяц. Так что если бы не накопленный «жирок», то мне пришлось бы голодать и нищенствовать. Эх, уйди, печаль, сейчас ты совсем не к месту нагрянула.
При этом начальству, как обычно, было плевать на нужды своих работников. Тут все подчинялось простому принципу: «Голый прыгает дальше!»
К работе я приступил, но так до конца еще после болезни и не восстановился. Пользы от меня пока было с гулькин хвост. Тем более, что теперь я снова очень боялся змей. После такого-то стресса. Так что действовал я очень осторожно, медленно, змей наловил в ноябре очень мало. А у меня зарплата сдельная. В общем, получил голый оклад, и змеиного яда добыл и отправил тоже на копейки.
В зимний сезон — декабрь, январь змей ловить было бесполезно. Я уходил в отпуск. Оплачиваемым был только один месяц. А кто забыл — напомню, что привычные в будущем вещи, так-то пятидневная рабочая неделя, восьмичасовой рабочий день для трудящихся, ежегодный оплачиваемый отпуск в 24 дня — все это далекие достижения товарища Л. И. Брежнева. Раннего. А сейчас с этим большие сложности.
То есть с учетом, что и первая половина февраля была почти пустая, то с конца сентября я был выбит из колеи почти на полгода. Растерял весь свой высокий рейтинг. Уже «не был на хорошем счету». Мир жесток и неудачников никто не любит.
К тому же, нынешняя зима выдалась суровой. Редкой. Творилось что-то небывалое. Месяца два, если не больше, лежали снега. Морозы держались жгучие — с ветром, с метелями… И это на юге, где мягкие бесснежные зимы совсем не редкость.
Короче, хоть песни пой:
"Бывайте здоровы, живите богато,
Насколько позволит вам ваша зарплата.
А если зарплата вам жить не позволит,
Тогда не живите, никто не неволит".
Конечно, благодаря своей накопленной подушке безопасности финансовые трудности меня не касались. То есть бедствия, подкосившее бы обычного советского человека меня не затронули.
Даже более того, местные колхозники-туркмены, видя, что деньги у меня водятся, начали сватать за меня своих дочек. Я же часы ношу, а они не только в Средней Азии, но и в центральной части страны были не у каждого. Да и на рынке всегда покупаю хорошую конскую колбасу или нежный, слезящийся прозрачными каплями овечий сыр. Короче, такой великолепный красавчик при полном параде с бутылкой водки и дефицитной банкой консервов «Килька в масле» — жених, нужный каждой семье. О таких зятьях только мечтают!
Вот селяне и суетились, чтобы пристроить своих дочерей в «теплое место». Колхозники в СССР почти везде синоним нищих. Работают за трудодни. А здесь и вообще твориться черт знает что.
Всегда грязные, живущие впроголодь, копошащиеся, как земляные черви в своих сложенных из глины саклях, маргианцы были всем довольны, и во всем находили радость. Их радовала кружка холодной воды и кусок пресного хлеба, потому что эта вода и этот хлеб не легко доставались им; сахар и чай с куском овечьего сыра делали их вполне счастливыми.
Вот гонит туркмен своего осла по шаткому подвесному мосту через арык, настланному хворостом, и поет песню; он не боится упасть, он только боится за осла, который несет в мешке из бараньей кожи плодородную землю, чтобы оплодотворить его огород. Так, изо дня в день, может быть месяц или год он свозит к себе землю, и ему будет довольно собранного с нее урожая. Не жизнь, а песня!
А калым за жену был чисто символическим. То есть плати пару баранов и забирай дочку. Двенадцати-четырнадцати лет. Я мог бы завести целый гарем таких малолетних жен. Обжигающе страстных.
Снова вру. Не мог бы. В сельсовете меня могли бы зарегистрировать только с одной. А если бы за взятки зарегистрировали с несколькими, то я бы мог попасть под статью УК о многоженстве. А так как я не мусульманин, то церковный брак мне тоже не грозил. Да и комсомолец не будет приглашать муллу, чтобы жениться. Использовать же свой единственный шанс я не спешил.
Если еще перебирать плюсы моего незавидного положения, мы же оптимисты, то можно сказать, что иммунитета я хапнул во время своей болезни с избытком. Забегая немного вперед, поведаю, что до того момента как я ушел на фронт, змеи кусали меня еще три раза. И каждый следующий укус я переносил гораздо легче, чем предыдущий.
И еще один жирный плюс моего текущего положения остался вне поля моего внимания. В сентябре оперативную информацию о моих шалостях и спекуляциях в столице советской Украины, из разряда «интересно каждому», узнал через своих стукачей уполномоченный НКВД, капитан Терещенко. Обладатель яркой внешности сельского жителя. «Знают двое — знает свинья»- поговаривает сейчас шеф гестапо Мюллер и при этом этот немец совершенно прав.
Но поскольку я был сейчас не в сфере юрисдикции капитана, а для других он работать не любил, то Терещенко сохранил полученную информацию обо мне в тайне. Хрен знает как там у других, тут самому звездочки нужны. Так что Терещенко затаился в засаде, рассчитывая меня арестовать, когда я снова окажусь в Киеве.
Под лозунгом «а куда ты, родимый, денешься?» И пытками выбить признание. Потому, что капитан был ярым приверженцем стиля «ежовых рукавиц». Чекистский энтузиазм у него пер изо всех щелей.
Но Большая чистка была уже позади. И сталинское окружение, отягощенное партбилетами, но не разумом, задницей поняло, сообразив с каким огнем играет, что они перестарались. Перегнули палку. Нужен был виновный. Что бы он ответил за массовые убийства в Стране Советов. За то, что трупы следовали в морги как на конвейере.