Читать интересную книгу Египтолог - Артур Филлипс

Немилосердно палившее солнце быстро опускалось. Я закрепил на себе веревку и призвал Ахмеда поднять меня наверх. Снова и снова повторял я мой призыв, подтягиваясь по веревке, стеная, задыхаясь и обдирая ладони, пока не выбрался на вершину и не обнаружил, что там нет ни души. Я собрал снаряжение, свернул простыню, сложил грязную кухонную утварь и, покачиваясь, сошел по склону вниз, где обнаружил запряженных ослов. Мои рабочие словно испарились.

Вечером второго дня я сижу на вилле Трилипуш и при свете лампы улыбаюсь весьма серьезной каблограмме от Финнерана (как и следовало ожидать, его ввел в заблуждение григорианский календарь: «ДЕНЬГИ? СЛИШКОМ РАНО ПОСЫЛАТЬ ДЕНЬГИ. НА ЧТО УШЛИ ДЕНЬГИ, КОТОРЫЕ У ТЕБЯ БЫЛИ? УДАЧИ, Ч. К. Ф.»). Я представляю себе Атум-хаду, размышляющего над Парадоксом Гробницы, который явно озадачивал царя. Вот он дает слуге наказ обследовать склон скалы в Дейр-эль-Бахри и сообщить о местах, подходящих для гробницы; вероятно, слуге этому довелось побывать в тех же самых расщелинах, что и мне. Однако же Атум-хаду был особенным правителем, так что, возможно, и не было никакого слуги, ибо не следует забывать:

Я — Египта единый владыка, Гора душа, сын Ра,Я — зачинщик любого пира, мне подчиняется Нил.Всякая женщина мне — наложница, всякий мужчина — раб,Равно рабы мне — каждый утес, бархан или крокодил.

(Катрен 23, есть только в отрывках «А» и «В»)

При такой надменности и необходимости все держать в тайне можем ли мы довериться какому-то слуге? Или же его царское величество изволило ступить на скалу самолично либо в компании помощника, могущего после быть пущенным в расход? Вперял ли Атум-хаду взор свой в уединенные расщелины, заставляя обезъязыченных рабов одноразового пользования заползать внутрь этих расщелин и удостоверять сих расщелин пригодность?

Продолжу описывать свой день. Бригада обнаружила меня, когда я, упаковав вещи, ждал их подле ослов, готовясь предположить худшее. Однако Ахмед, с характерной ловкостью применяясь к обстоятельствам, сообщил мне на арабском, что его люди, в ходе длительного обследования поверхности скалы не обнаружив ничего особенного, продолжили разведку местности и стали наблюдать за тем, что происходило на участках Картера и Уинлока, потому-то Ахмед и спустился с небес, оставив меня в подвешенном состоянии. «Чтобы не раскрыли тайну вашей светлости», — добавил он по-английски, сохраняя все то же постное лицо. Этот человек может доставить мне массу хлопот.

Мы вернулись к реке нашим обычным путем. Ахмед отправился возвращать ослов и складировать снаряжение. Попрощавшись с рабочими, я двинулся к парому — и тут передо мной возник не кто иной, как сам Говард Картер. Он возглавлял караван тележек с горами лопат, рычагов, пылеуловителей и прочих игрушек (оргия неумеренности лорда Карнарвона!) и сквозь зубы понукал марширующих рабочих на арабском — с легким акцентом и той же величавостью, с какой говорил по-английски.

Мне не терпелось взяться за вечерние дела, однако же я втянулся в беседу с Картером и бодро зашагал с ним рядом. Он в последний раз на дню переправлял в Долину снаряжение, потребное для того, чтобы шестой год подряд продолжать все тот же бесплодный поход. Это вызов судьбе, если не сказать — безумие! «Что ж, удачи вам, несмотря ни на что, — поддержал его я. — Не теряйте надежды, старина!» Картер холоден и молчалив как рыба; между тем в этом году он планирует выкопать длинную траншею от гробницы Рамзеса VI — как сообщил мне о том один из туземных рабочих. Чудачество да и только; в крайнем случае он замечательно потрудится, перевернув кучи песка, дав каждой песчинке шанс на мгновение узреть солнце да пополнив закрома крестьян удобрением, называемым себах. [17]

Египет во времена возвышения Атум-хаду: Атум-хаду пришел к власти во времена великой разрухи. Царство хворало, хирело, сохло по новой крови и новому предводителю. Цари-долгожители оставляли по смерти сомнительных наследников, слабосильных внучатых племянниц, которые дрожащими руками передавали мужьям ключи дрожащего царства. Царское богатство испарилось, все чаще запросы и развлечения настоящего оплачивали, закладывая будущее. Подножие династийного трона грызли внешние враги и самозванцы. В эти непростые времена появляется вождь, последний герой. Что же мы можем сказать о нем с определенностью?

Из входящих в «Назидания» стихотворений автобиографического характера мы знаем, что он был последним царем, ощущавшим, что смерть его повлечет за собой гибель всего Египта. Мы знаем, что он доверял одному лишь советнику, которого называл Владыкой Щедрости. Мы знаем, что его аппетиты к любви и насилию были равно неутолимы. Почти ничего больше мы сказать с определенностью не можем.

И все же, когда стоишь там же, где стоял он, смотришь на его Нил и представляешь конец его царства, надвигающийся по мере того, как гиксосские завоеватели приближаются к Фивам, его столице, нетрудно понять, что чувствовал этот смертный, алкавший бессмертия, царь обреченного царства, наследник пустоты, заполучивший бесславное настоящее, которое его предки полагали будущим, что можно закладывать снова и снова — до бесконечности. Но будущее оказалось небесконечным: настал некий день, конкретная дата, будущее, мерцая, растворилось в пустынном мареве, Атум-хаду остался один — и тут из пустоты возникло одно, два, четыре, десять, пятьдесят, сто, тысяча, десять тысяч копий, и наконечники их пронзали колеблющийся воздух над соседним барханом.

Четверг, 2 ноября 1922 года

Дневник: Утром осмотрено еще три расщелины, в итоге — пять. Процесс тормозится, потому что остальные с вершины скалы не видны. Мои люди вновь прошли по тропе, где я нашел отрывок «С», 200 ярдов в обоих направлениях, на сей раз изучая поверхность скалы медленнее и тщательнее. Дважды они обнаруживали подозрительно гладкие участки и, как им было велено, сзывали меня вниз; и оба раза после детального осмотра оказывалось, что перед нами — древний камень, отполированный ветром либо водой. Обедал с Ахмедом. Обсуждали Оксфорд, к которому он проявляет трогательный интерес. Полдень: еще две расщелины и одна ложная тревога — нам попался гладкий камень.

В эти дни возбуждение нарастает, множатся ложные посулы, переосмысливается происходящее. Задним числом будет казаться, что мы неизменно и непреложно шагали в правильном направлении; но покуда мы еще в пути, покуда шаги наши принадлежат не освященному прошлому, но настоящему, вполне может оказаться, что шлепаем мы по грязи, и летят окрест брызги сомнений, веры, отчаяния.

Я попрощался со своими людьми до завтра, направил свои стопы в город, чтобы проверить свежую poste restante, и отыскал там реликвию гибнущей династии, достойную того, чтобы приложить ее к дневнику:

19 октября, Кембридж

Мой дорогой мистер Трилипуш!

Как счастлив я в Кембридже! После того как на прошлой неделе меня посетил заслуживающий доверия мистер Феррелл, я установил контакт с Оксфордом и сегодня, получив оттуда ответ, провел несколько счастливых часов в компании отца Вашей невесты, приятного, простого человека, который открыт для всего нового и моментально вникает в объяснения специалиста.

Если Вы удивитесь, узнав, что в Оксфорде считают, что Вы никогда и ничего не изучали под руководством профессора Векслера, Ваше удивление не сравнится с тем удивлением, которое испытал, узнав об этом, я. Этим своим удивлением, а также мнением о том, что Ваша экспедиция окончится ничем, я и поделился с мистером Финнераном. Вы вряд ли удивитесь, услышав об этом от меня, поскольку Ваше спекулятивное увлечение мнимым Атумаду никогда меня не впечатляло. Если Вы удивлены недостаточно, я не удивлюсь тому, что Вас удивит следующая новость: по получении разъяснений из Оксфорда было решено, что кафедра египтологии и, по правде говоря, почитаемый и бессмертный Гарвардский университет смогут замечательно существовать без того, чтобы Вы продолжали находиться здесь на сколь бы то ни было незначительных ролях. Примите мои поклоны за то наслаждение, которое Вы доставили нам Вашими непристойными переводами эротических апокрифов и историей Вашей фальшивой репутации. Всех Вам благ!

Остаюсь Вашим вечным ученейшим кошмаром,

Клас тер Брюгген

Многословие заговаривающегося безумца возмущает разум здравомыслящего: неужели тер Брюгген думает, что я не предам это его письмо гласности? Нет, мой дорогой профессор фальсификаций, нет, растлитель юношества, я его, разумеется, опубликую. Я опубликую его факсимиле на первой странице, чтобы все могли видеть вашу инфантильную, кривую роспись, я напечатаю письмо рядом с фотографией, на которой на фоне мумии Атум-хаду держу диплом о получении оксфордских степеней.