Читать интересную книгу Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека - Михаил Попов

— Это мой друг. Он много сделал для спасения Романа. При нем можно говорить. Все.

— То, что Светлана собирается рассказать, в большей степени касается ее, чем вас, Леонтий Петрович, поэтому ей решать, кого посвящать в свои тайны, кого нет, — дергая голой щекой, пояснил психиатр.

— И тем не менее, — надменно заявил хозяин комнаты.

Светлана устало махнула рукой.

— Пусть тогда хотя бы принесет воды. Жажда страшная.

Несмотря на свои габариты, Евмен Исаевич успешно произвел фокус «одна нога здесь, другая там». Старшая сестра сомнительного Романа напилась, но заговорил опять ее безбородый спутник.

— Вот что мы сочли нужным вам рассказать… — в этом месте владелица тайны показала, что говорить будет сама.

— Вы, Леонтий Петрович, хорошо знаете тот случай, когда… — горло перехватило у молодой женщины, но она превозмогла отвращение к произносимым словам, — когда меня в подвале за овощным магазином изнасиловали эти скоты с улицы Растроповича.

Подполковник сухо кивнул. Эдуард Семенович стал нервно пощипывать непривычно голую щеку.

— Я всегда обвиняла в этом подлеца-брата. Не спорьте, у меня есть факты. Навел он. Причем навел подло, сообщив им, что я законченная блядь, сплю со всеми подряд, даже с такой старой гнидой, как сожитель моей матери, то есть с вами. Он сказал им, что я даже мечтаю, чтобы со мной это сделали, потому что я ненасытная и все прочее в том же духе.

Потребовался еще один стакан воды.

— Зачем он это сделал, я не понимала. Я ненавидела его так сильно, что не имела возможности что-то соображать, размышлять спокойно на эту тему. Когда мы сошлись с Эдуардом, я не стала от него ничего скрывать, ему было тяжело, но он принял все, и за это я благодарна ему.

Психиатр закрыл глаза и отвернулся.

— Я по его просьбе рассказала ему всю свою жизнь от начала до конца. Ничего не утаила. Ничего хоть сколько-нибудь интересного. Все самые грязные и неприятные эпизоды вспомнила. Про ваше ко мне отношение, Леонтий Петрович, тоже. Должна вам сообщить, что Эдуард не любит вас и считает сладострастным, подлым маразматиком.

Подполковник стоически кивнул, словно соглашаясь с этой характеристикой.

— Но не это важно, не это… — опять перехватило горло. Евмен Исаевич нетерпеливо раздул ноздри, эти физиологические перипетии чрезвычайно раздражали его. Вперед, вперед к сути дела!

— Не так давно я рассказала Эдуарду один случай из наших взаимоотношений с братом. Я училась тогда в девятом классе. Однажды у нас отменили историю, и я вернулась из школы намного раньше, чем обычно. Я не стала звонить в дверь, потому что хотела рвануть с девчонками на танцы. Нужно было незаметно переодеться. Мы жили тогда на первом этаже. Но первый этаж высокий, с балконом. Вот я и залезла на балкон, чтобы тихонько пробраться в комнату. Мать заставила бы стирать или еще что. У меня был секрет, я придумала, как снаружи открывать балконную дверь. И вот залезаю. Воды!

В стакане оставалось еще на донышке.

— И что я вижу через стекло? Занавеска была отодвинута, а там Ромка, ему тогда лет десять было, стоит перед зеркалом в моем платье в новом. И не просто стоит, а крутится, крутится так. И губы помадой намазаны. Туфли мои надел. Нога у него тогда уже была ого-го. Я и до этого обращала внимание, что платья мои чем-то пахнут не моим и туфли вроде как растоптаны. Стоит перед зеркалом и бедрами вертит, задницей… ну, вы понимаете.

В этом месте рассказ прервался надолго. Секунд на пятнадцать.

— И что же было дальше? — ровным, почти равнодушным голосом поинтересовался подполковник.

— Что, что. Я, конечно, ворвалась в комнату, наорала на него, обсмеяла. Язык у меня был всегда ядовитый, я была штучка. Он обычно ругался со мной, тоже умел, а тут разрыдался. Он никогда не плакал до этого, никогда. А потом вдруг…

— Говори, говори, — прошептал психиатр.

— Плакать перестал. И схватил утюг и говорит: если я кому-нибудь проболтаюсь, — а утюг над моей головой, глаза белые, — если кому-нибудь хоть слово, то он меня отравит. Знаете, смешно так, говорит, что отравит, а у самого утюг в руках. Я хохочу, дура. Тут он как шарахнет утюгом в зеркало. И ушел. Я не стала ничего никому рассказывать. Хотя не очень-то испугалась. Вернее, испугалась не угроз, а того, как он изменился. Белые глаза и прочее. Ничего особенного я в этой истории не видела. Дура была. Вот почти и все. Дальше мы жили как обычно, даже забываться эта история стала понемногу. Жили мы, конечно, как кошка с собакой. Я иногда, очень-очень редко, отпускала шуточки по этому поводу. Такие, знаете, только нам двоим понятные. Понимаю, что он жил, как под дамокловым мечом, копил на меня злобу. И в конце концов отомстил.

Светлана шумно вздохнула, как бы вслед огромному камню, сброшенному с души.

— И совсем последнее. Когда я Эдуарду это рассказала, а он ведь врач по психике, он мне объяснил, что Роман с ненормальными наклонностями. История с зеркалом и платьем загнала все его переживания далеко вглубь. Какая-то страшная работа у него шла с тех пор внутри. Теперь он, по вашему утверждению, попал в руки к маньяку, так вот, я вам скажу, что это не случайно. Он все время вился поблизости от группы риска, рано или поздно они должны были его завлечь. А я, получается, — Светлана тяжело вздохнула, — еще тогда его подтолкнула на эту дорожку. И пусть он самым подлым способом рассчитался со мной, считаю своим долгом открыть всю картину, может быть, она поможет вашему следствию. Наверное, надо и в милицию сообщить. В заявлении моем этого ничего нет.

Леонтий Петрович молчал, даже полуотвернулся. За окном уже была настоящая ночь.

Евмен Исаевич тяжело прохаживался по паркету, тот подагрически хрустел.

— Я человек посторонний, но совет дам хороший: не рассказывайте в милиции эту историю.

— Почему?

— Во-первых, они ничего не поймут, во-вторых, посмеются над вами. А в-третьих, в вашем публичном самобичевании нет потребности. Насколько мы тут разобрались с Леонтием Петровичем, вашему брату не так уж плохо приходится в лапах этого маньяка.

28

— Что с тобой, бывший муж?

Чашка Василия Леонтьевича испуганно звякнула о блюдце.

— Это не кофе, а бурда, ты утратил квалификацию.

— Да?

— Да. Он отчетливо отдает мочой. Как твой рассказ.

— Потерпи, уже немного осталось.

— Насколько я поняла, этот парень оказался…

— В каком-то смысле моим братом.

— Передержка.

— Небольшая. Позволив себе это допущение, я возрадовался. Взорлил.

— Ну-ну.

— Настя, ты ведь искусственно подкармливаешь неприязнь ко мне. Кляча твоей иронии вот-вот издохнет. Я же вижу, тебя страшно занимает мой рассказ.

— Он пугает, а мне противно.

— Ты слишком начитанна для манекенщицы. Итак, я обрадовался. Почти мгновенно в моей голове родился план. Обоюдоострый. Это было какое-то озарение. В этот момент я почувствовал себя творцом. Почти во всех подробностях.

— Что значит обоюдоострый?

— Это значит, направленный в обе стороны телесной клетки. И против отца, и против сына.

Настя хмыкнула в чашку.

— Уж да уж.

Василий Леонтьевич встал и начал прохаживаться по ковру с видом зоопаркового хищника.

— Я разузнал все что мог о нем, о Романе. Подхожу как-то раз и предлагаю сделку. Я сказал, что мне нужен телохранитель. Работа не пыльная и не мокрая, никто мне особенно не угрожает. Телохранитель мне нужен для престижа, Аванс немедленно. Роман почти не думал. Согласился. Когда я привез его на дачу, он окончательно уверился в том, что поступил правильно. Мне кажется, что в тот момент ему и самому желалось оставить на какое-то время городскую обстановку. И потянулись длинные летние вечера. Заполненные чем?

— Кофе.

— И разговорами. Ты же сама прошла через это. На меня снизошло вдохновение. Я ведь никогда не обладал сколько-нибудь бойким пером, мне легче прочитать лекцию на три часа, чем написать страницу. А какой я лектор, ты знаешь.

— Знаю.

— Парнишка сначала показался мне типичным стандартным кирпичом из мощной телесной стены, подпирающей с тылу кучку страдающих сорокалетних неудачников. Несчастных интеллигентов, уже сообразивших, что их существование кончено и бессмысленно. Они торопливо листают жалкие книжки и кипятят бесполезные шприцы в густеющей тени, отбрасываемой этой стеною. Ты ведь его видела, Настя.

— В весьма своеобразном ракурсе.

— Это ничего не меняет. Какое животное, а?! Экземплярище. Жалко, он тебе не показал свои фокусы с монетами, он их запросто сворачивал в трубку. Были бы на даче лошади, он бы разгибал подковы. При этом писал с ошибками. Причем даже не знал, что пишет с ними. И без знаков препинания, как поэт-модернист. Крайности, как известно, сходятся. Дебил с поэтом стоят спиной к спине.