голову. Извини, но ты была в полуобморочном состоянии. Понадобилось сильнодействующее средство… Не ожидал, что попаду в солнечное сплетение…
— Пойду в гостиницу — Виктория вмиг погасла как прожектора над опустевшей сценой. И как ни старался Шнайдер увлечь на празднество упирающуюся красавицу, она настояла на своем.
Заперев за собой дверь номера, Виктория кинулась в ванную комнату и начала неистово умываться, размазывая грим и тушь. А тереть лицо полотенцем пришлось очень долго, потому что слезы никак не кончались. Вначале горькие и горячие, они текли сами собой, уже безболезненные, зряшные, промочив подушку под щекой засыпающей девушки.
* * *
К приему в Палаццо Д'Розо Шнайдер решил не слишком опаздывать из стратегических соображений. Если съезд гостей намечен к двадцати трем часам, то самых именитых следует ожидать на полчаса позже, а значит фотографы и корреспонденты, достаточно опытные в этих делах, перекроют подступы ко дворцу, а именно — центральный подъезд с канала Бланко, так что избежать тесных объятий с кинокамерой Антонии Браун вряд ли удастся.
— Мы должны быть там ровно в 23.15, представиться хозяевам, поболтать с Бенцони (кстати это очень удобно, что они будут там), покрутиться на глазах почтеннейшей публики и — исчезнуть… Опять эта запонка расстегнулась! Помоги, пожалуйста! — Артур подставил Виктории белоснежный манжет с золотой запонкой, украшенной его монограммой.
— Да вы пижон, Шнайдер! Как-то не замечала. — улыбнулась Виктория, уже полностью одетая к выходу.
— Это подарок дамы — сдержанно ответил Артур, лично заказавший именные булавку и запонки у парижского мастера.
Пока они проходили через холл гостиницы, пересекали крохотную площадь, спускались по ступеням пристани к нарядной гондоле, словно явившейся прямо с картин Каполетти, Виктория не могла не отметить посылаемых ей вслед взглядов. Явление юной дамы в вечернем туалете действовало на итальянцев подобно грому, да они и не пытались скрыть паралича, застывая с восторженно разинутыми ртами.
Коротконогий гондольер уронил весло при виде пасссажирки, но справившись с собой, любезно осведомился: — Путешествие с песней или без?
— Лучше в тишине — опередил Викторию Артур.
— Нет, почему же? — возмутилась она — Конечно с песней! Ведь первый закон гедонизма гласит: не отказывайте себе в том, что можете себе позволить. — Спойте, пожалуйста, господин гондольер! — обратилась она по-французски.
— Что предпочитаете прекрасная сеньора — оперную арию, народную песню? — осведомился тот. Я два года учился в Миланской консерватории.
— Все они здесь — выпускники консерватории или оперные солисты, — буркнул Шнайдер, отсаживаясь подальше от певца, затянувшего, конечно же, «Санта-Лючию».
Виктории показалось, что пел их возница вполне прилично, успевая при этом лавировать среди гондол в узких каналах. Ему удалось ознакомить пассажиров с обширным оперным репертуаром Плачидо Доминго и Паваротти и напугать неожиданным воплем, вырвавшимся из мощного горла «Viva'Paaalazzoo d'Roso!»
Вынырнув из-под моста на простор широкого канала, гондола развернулась против сияющего огнями дворца. Праздник — роскошный, с широтой и размахом, был заметен издали. Древнее палаццо, подсвеченное снизу прожекторами, выступало из темноты во всей своей сказочно-театральной красе, так что можно было разглядеть затейливую каменную резьбу, украшающую колонны и арки, ажурные переплеты светящихся окон и опоясывающих третий этаж балконных балюстрад. Дворец выступал прямо из воды, и конец широкой ковровой дорожки, спускающийся с распахнутых дверей к причалу, исчезал в волнах.
Все сияло и переливалось мириадами живых искр — смоляной глянец канала, гигантские хрустальные люстры в высоких окнах, факелы в руках затянутых в ливреи слуг, бриллианты пробивающихся дам.
— Ого! — только и сказала Виктория, зябко запахивая на шее меховую накидку.
— Не забудь, ты ещё здесь никогда не была, с хозяевами незнакома, а потому можешь спокойно восхищаться вслух. Здешние меценаты любят пускать пыль в глаза и ждут восторженных воплей, — Шнайдер поддержал Викторию за локоть и она ступила прямо на ковровую дорожку, подхваченная двумя верзилами в ливреях, поставленных здесь специально для приема хрупких дам.
На дежуривших у причала лодках защелкали объективы, ещё пара фотографов бросилась к прибывшим, сопроводив их до дверей, а дальше — начиналась территория, доступная только самым именитым представителям этой профессии и тем, кто чувствовал себя здесь, как дома. Собственный вечерний туалет, казавшийся только что Виктории ослепительно-прекрасным, померк рядом с платьями шикарных дам, снимающих манто и прихорашивающихся у огромных зеркал нижнего холла. «— Так вот для кого создаются все эти невероятные коллекции „высокой моды“, кажущиеся зачастую даже смелым модницам, фантастическим бредом», — наконец поняла Виктория, отметив декоративные изыски в туалетах дам, которые до сих пор видела только на показах «от кутюр». И тут же сообразила, что тончайший гладкий, ослепительно белый шифон длинного платья Антонии, отобранного в чемодан Вики на случай банкета Алисой, обращает на себя большое внимание, чем самые смелые и замысловатые игры с цветами и формой.
Платье невесомое и почти прозрачное, одетое лишь на крошечные трусики телесного цвета, держалось на узенькой тесемке, охватывающей шею и обходилось без всякой отделки. Если не считать торжеством портновского мастерства сам крой, создающий впечатление естественности, простоты и роскоши одновременно. Казалось, это платье просто распустилось в какой-то сказочной оранжерее, как разворачивает лепестки бутон белой розы.
Украшений на Виктории не было никаких, кроме алмазного обруча, поддерживающего распущенные волосы. Сбросив на руки лакея длинную клешеную накидку из искусственного голубого соболя, она всем телом ощутила мягкую свежесть воздуха, напоенного ароматами и приятную наготу, как бывает при купании в ночном море. Ощущения обострились, мышцы расслабились, мысли потекли в приятном, пьяно-восторженном беспорядке. Сама этого не сознавая Виктория переживала не испытанное ранее наслаждение роскошью.
В то, давнее посещение Пармы, она была лишь испуганным воробьишкой, настороженно вздрагивающим от всякого соприкосновения с иным, отличным от её привычного, миром. Сейчас же — Виктория ощущала себя обольстительной юной леди, достаточно опытной в светских делах, чтобы не обмирая от страха, протянуть для поцелуя затянутую в тонкую перчатку руку, улыбаться и небрежно болтать с подходящими к ней людьми. Вначале это были супруги Бенцони, только что прибывшие во дворец, потом уже знакомые Эльвира Гречиани с Велом Сирокки и вереница каких-то мелькавших в эти дни лиц. Виктория кивала, здоровалась, улыбалась, не слишком контролируя себя и догадываясь по реакции окружающих, что никому из них не приходится сомневаться в подлинности её анкетных данных. Юная «Венеция» была прекрасна — и только это восхищенное удивление светилось в направленных на нее взглядах.
Хозяин дома Сквартини Фолио — аристократ, эксцентричный меценат, оказался одиноким стариком, вдовствующим уже четверть века.
Он мог быть, по-видимому, ровесником Артура и сильно напоминал театрального ветерана Москвы Егор Бароновича Тусузова, известного каждому россиянину. Хозяин принимал гостей, сидя в