— Эй, на берегу! — крикнул Чудакулли.
Фигура вдалеке помахала рукой и продолжила плыть к кораблю.
Набив трубку, Чудакулли стал с интересом наблюдать, как Думминг Тупс нагоняет лодку.
— Неплохой рывок, да будет позволено мне заметить, — похвалил он.
— Вы примете меня на борт? — крикнул между яростными взмахами Думминг. — И не могли бы вы бросить мне веревочную лестницу?
— Конечно мог бы.
Аркканцлер продолжал невозмутимо пыхать трубкой, пока молодой волшебник вскарабкивался на борт.
— Знаешь, Тупс, жаль, нам неизвестно расстояние отсюда до берега. Ты, наверное, побил все рекорды в этом заплыве.
— Спасибо, аркканцлер, — буркнул Думминг, с которого ручьями текла вода.
— И позволь поздравить тебя с умением должным образом одеваться. Ты в остроконечной шляпе, что для волшебника на публике — непременнейшее условие, квид про кво и эт сетера в одном лице, так сказать.
— Спасибо, аркканцлер.
— Хорошая шляпа.
— Спасибо, аркканцлер.
— Говорят, волшебник без шляпы — это голый волшебник, господин Тупс.
— Мне знакомо данное высказывание.
— Но, должен заметить, в твоем случае ты хоть и в шляпе, но все равно КРАЙНЕ гол. В буквальном смысле этого слова.
— Я подумал, что в балахоне будет тяжело плыть.
— И я, безусловно, рад тебя видеть — хотя в обычных обстоятельствах я предпочитаю видеть немного МЕНЬШЕ тебя, — однако вынужден спросить: что ты, собственно говоря, здесь делаешь?
— Я внезапно понял, что было бы несправедливо лишать Университет моей помощи, аркканцлер.
— Да ну? Уже замучила ностальгия по альма, так сказать, мутер?
— Можно выразиться и так, аркканцлер.
Глаза Чудакулли поблескивали сквозь облако дыма. У Думминга уже не в первый раз возникло подозрение, что этот человек гораздо умнее, чем кажется. Впрочем, если поразмыслить, фокус был нехитрым…
Аркканцлер пожал плечами, вынул изо рта трубку и принялся внимательно рассматривать ее — что такое мешает в ней проходить дыму?
— Где-то тут завалялся плавательный костюм главного философа, — сказал он. — На твоем месте я бы его надел. Подозреваю, если ты сейчас чем-то заденешь госпожу Герпес, тебе может сильно не поздоровиться. Это понятно? И если ты хочешь что-то со мной обсудить, моя дверь всегда открыта.
— Спасибо, аркканцлер.
— Правда, в данный момент, как понимаешь, она очень далеко отсюда.
— Спасибо, аркканцлер.
— И тем не менее она открыта.
— Спасибо, аркканцлер.
В конце концов, размышлял Думминг, с благодарностью скрываясь с глаз долой, волшебники Незримого Университета всего лишь чуточку сумасшедшие. Даже про казначея нельзя сказать, что он абсолютно чокнутый.
Но стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором сразу представал бог эволюции, сияющий от счастья при виде первого живого таракана на свете.
Ринсвинд потряс решетку.
— А как же суд? — прокричал он. — Разве меня не положено судить?
Через несколько секунд к окошку приблизился караульный.
— Чиво ищо? Зачем те суд, господин?
— Как это зачем? Может, я и дурак с виду, но я вовсе не хотел воровать ту проклятую овцу. И суд это докажет, понятно? — рявкнул Ринсвинд. — И если хочешь знать, я ее вообще СПАСАЛ. Вы бы лучше выследили настоящего вора, он бы вам подтвердил мои слова!
Прислонившись к стенке, караульный сунул руки за пояс.
— Ага, забавно-то как, — лениво произнес он. — Мы его уж обыскались: и объявления везде вешали, и по-всякому его звали, — а он, не поверишь, так и не явился! Поневоле разочаруешься в роде человеческом.
— И что теперь со мной будет?
Караульный почесал переносицу.
— Тебя, друг, подвесят за шею. Будешь висеть, пока концы не отдашь. Завтрева.
— А нельзя ли повисеть только до тех пор, пока я не раскаюсь?
— Нельзя, друг. Обязательно нужно, штоб концы отдал.
— Силы небесные, это же была какая-то жалкая овца!
Каральный широко ухмыльнулся.
— А, многие до тебя отправились на виселицу с теми же самыми словами, — поделился он. — Правду сказать, на краже овец мы давненько никого не загребали — первый ты, за несколько лет. Толпа соберется ого-го какая.
— Ба-а!
— Может, и овцы подтянутся, — добавил караульный.
— Кстати, — сказал Ринсвинд, — а что делает в моей камере эта овца?
— Это, друг, вещдок.
Ринсвинд посмотрел на овцу.
— А-а! Тогда понятно. Будь спок.
Караульный удалился. Ринсвинд уселся обратно на лавку.
Что ж, попробуем взглянуть на происходящее в положительном свете. Вокруг него наконец-то ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Он, правда, не слишком много из нее разглядел — когда висишь вверх тормашками привязанным к лошадиной спине, как-то не до рассматривания видов, — но кое-что он все же заметил, а именно: глубокие колеи и отпечатки лошадиных копыт. Да и воняло прилично, а это одна из самых характерных примет цивилизации. Но утром его повесят. Здание тюрьмы — первое каменное здание, которое он увидел в этой стране. Даже своя стража у них есть. Но утром его повесят. Из окошка под потолком доносился уличный шум, грохот повозок. А утром его повесят.
Ринсвинд осмотрелся. Похоже, строители по совершенно непонятной причине забыли снабдить камеру столь уместной в данной ситуации скрытой лазейкой.
Лазейки, люки… Вот о люках сейчас лучше не думать…
Ему доводилось бывать в местах и похуже. Гораздо, гораздо хуже. И от этого делалось только тяжелее, потому что тогда против него выступали всякие мерзкие твари и странные, волшебные силы, но сейчас он был заперт в обычной каменной коробке, а наутро очень милые люди, с которыми он, весьма вероятно, с удовольствием побеседовал бы за кружечкой пива, выведут его наружу, поставят на крайне ненадежную подставку, наденут очень тугой воротничок и…
— Ба-а!
— Заткнись.
— Ба-а?
— Слушай, ты что, не могла сначала принять ванну? Или хотя бы морду ополоснуть? Не камера, а какой-то скотный двор.
Теперь, когда глаза привыкли к мраку, Ринсвинд увидел, что стены сплошь исписаны всякими каракулями. Зачастую каракули перемежались черточками — с помощью таких засечек узники, как правило, ведут счет дням. Но завтра утром его повесят, так что об этом можно не беспокоиться… Заткнись, замолчи, хватит.
Приглядевшись повнимательнее, Ринсвинд заметил, что прежние обитатели камеры тут подолгу не засиживались. Одна засечка, и все.
Он лег и закрыл глаза. Разумеется, спасение придет, оно ВСЕГДА приходит. Хотя, следует заметить, обычно оно является в такой форме, что невольно делаешь вывод: в темнице-то, пожалуй, побезопаснее было…
Признаться честно, Ринсвинд повидал достаточно тюремных камер и знал, как в подобных случаях следует себя вести. Самое важное — не ходить вокруг да около, а прямо выражать свои пожелания. Он встал и затряс решетку, и тряс до тех пор, пока по коридору не загромыхали тяжелые шаги караульного.
— Ну, чо те, друг?
— Я просто хочу внести ясность, — сказал Ринсвинд. — Я так понимаю, лишнего времени у меня нет?
— И чо?
— А не может ли случиться такое, что ты уснешь на стуле прямо напротив этой камеры, а ключи оставишь валяться на столе?
Оба посмотрели на пустой коридор.
— Придется просить кого, штоб помогли затащить сюда стол, — с сомнением в голосе ответил караульный. — Ума не приложу, как такое может случиться. Уж прости.
— Ну что ж. Отлично. — Ринсвинд на мгновение задумался. — В таком случае… А не должна ли меня посетить какая-нибудь юная дама? Ну, с ужином? И не принесет ли она его — и это очень важно — на подносе, закрытом салфеткой?
— Не-а, потому как готовлю здесь я.
— Ага.
— Хлеб и вода — это блюдо у меня лучше всего получается.
— Понятно, я просто хотел уточнить.
— Кстати, друг, та клейкая коричневая размазня, что была в банке, за которую ты так цеплялся… Клевая штука, если на хлеб намазать.
— Угощайся.
— Витамины и минералы всякие так во мне и бурлят теперь.
— Будь спок. А еще… ну да. Стирка. Не принято ли у вас класть грязное белье в корзины, после чего спускать их по специальному желобу во внешний мир?
— Прости, друг. За корзинами приходит пожилая прачка.
— Ага! — Ринсвинд просиял. — Пожилая прачка, говоришь? Крупная такая женщина, в пышном платье, носит, вероятно, капюшон, из-под которого не видно лица?
— Угу, похоже.
— И когда она должна…
— Это моя мамаша, — уточнил караульный.
— Отлично, замечательно…
Они переглянулись.
— Похоже, я все перечислил, — заключил Ринсвинд. — Надеюсь, я не слишком надоел тебе своими вопросами.
— Ну что ты, рад помочь. Будь спок! А ты уже решил, каково будет твое последнее слово? Сочинители баллад интересовались.