Читать интересную книгу Волк - Геннадий Якушин

Вступает хор, и торжественные слова гимна, выводимые мужскими, женскими и детскими голосами, начинают возноситься над красавцем Асгардом Ирийским и всем Беловодьем, лесами и лугами. А затем начинаются ритуальные танцы. Старые и молодые мужчины и женщины пускаются в пляс. На звуки музыки приходят и три волчицы. Они укладываются возле нас, смотрят на танцующих людей, и кажется, что чуть-чуть улыбаются.

— Хочешь потанцевать со своими сестрами? — И, не дожидаясь моего согласия, Баба Йога забирает у меня гусли. А потом начинает говорить зверям, что музыка, исполняемая людьми, звучит еще прекраснее, когда ее слушают человеческие уши.

Волчицы поднимаются на задние лапы, мохнатые шкуры сваливаются с них, и Ра уже освещает трех танцующих женщин с бледной гладкой кожей, длинными шелковистыми волосами и сверкающими глазами. Одна из них оставляет подруг, подходит ко мне, берет за руку и вводит в круг танцующих. На колеснице, запряженной оленями, подъезжает мужчина в широкополой шляпе. Он соскакивает на землю и тоже включается в танец.

Утро вступает в свои права, и музыка замолкает. Люди расходятся по ожидающим их делам. Я возвращаюсь на свое место. Ко мне подходит юноша и, протягивая свою свирель, говорит:

— Дарю! Она тебе пригодится, если снова захочешь вернуться к нам.

И через мгновение уже волком мчится вслед за стадом оленей. У него свирепые глаза и звериный оскал, а у нагоняемого им оленя прижаты уши и в глазах таится смертельный страх и обреченность.

Баба Йога поворачивает ко мне голову:

— Ты прекрасно играешь и умеешь воссоединять музыку людей с музыкой сфер. И это очаровывает, околдовывает всех. Даже волчицы полюбили тебя и отныне станут твоими помощницами. А чем ты так взволнован сегодня?

— Я хочу знать, сколько я еще пробуду в этом времени? Ведь все уже было, и волчицы мне помогали, и мальчик, и мужчина, который приехал на колеснице позже других.

— А какая тебе разница, в каком ты времени? Как жрец, ты можешь находиться и в прошлом и в будущем, — смеется хрипло старуха, — а настоящее для тебя там, где ты есть в данный момент. Сейчас ты в Ассии.

— В Азии, — поправляю я Бабу Йогу.

— Как может страна Ассов называться Азией? Как же вы калечите родной язык. А это язык будущего человечества. У вас и море Ассов называется Азовским. Язык — тоже история. Неужели ты не слышишь? — И Баба Йога произносит: — Ра. — Затем замолкает и потом тянет: — Ассия.

— Мне такое и в голову не приходило, — удивляюсь я, — что в слове Россия содержится…

— Неправильно ты произносишь название своей страны, — перебивает меня бабка. — Только деревенские говорят, как должно — Рассия! В этом слове глубокий смысл. Рассия страна земных богов, а символ ее Ра — утреннее, восходящее Светило.

Вы не знаете истории. Вы живете настоящим, не задумываясь над тем, что настоящее — не более чем звено в цепи времени, переход от прошлого к будущему. А ведь увидеть очертания грядущего можно лишь тогда, когда вдумчиво рассматриваешь былое.

Может, ты желаешь взглянуть разом на всю ленту своей жизни? Как, будешь смотреть кино?

— Спасибо, нет! — отвечаю я. — Мне и того, что видел, уже достаточно.

Старуха закатывается хриплым хохотом.

— Я замечаю, что тебе нравится быть на удалении от реальности, — говорит она, прокашливаясь после смеха. — Когда ты пишешь свои песни, воображение кажется тебе приближением к истине, а реальность, окружающую тебя, ты считаешь бессмысленной, засоренной чем-то лишним, где для тебя нет истины. На самом деле все наоборот! Но пока тебе понять это не под силу. — Какое-то время она молчит, а затем продолжает: — Я должна тебя предупредить — никогда не соглашайся ни на какие заманчивые предложения. Это все сатана. В нашем времени пока нет ни сатаны, ни чертовщины. Здесь все силы, и небесные и земные, при деле, выполняют, что им положено. А там у вас все теперь — насильники реальности, практиканты прогресса! По сему мой совет полезен и для вашего времени.

— Бабуль, а вообще, что происходит? Кому это понадобилось таскать меня из одного времени в другое, может, ты водишь дружбу с Гербертом Уэллсом?

— Примитивен для жреца твой вопрос, солдат! Жрец-то уж должен знать, что зря ничего не делается. Я тебе сообщаю, что в вашем времени за всю историю еще не было более опасного момента, когда князь тьмы — антихрист был бы так близок к воцарению. Что станешь делать?

— Не пойму я что-то тебя, бабуля, то ли ты мне мозги пудришь этим самым антихристом, то ли искушаешь? Уж столько раз объявляли это людям. Не надоело?

— Какой же ты жрец, если тебе мозги запудрить можно? А уж что касается искушения, то искушаетесь вы добровольно!

— Может, мне действительно остаться в этом времени?

— А почему бы и нет! Здесь у тебя специальность, а что там? Ничего! Рабочий-слесарь и девять классов школы рабочей молодежи. Здесь будущее станешь предсказывать. Хотя должна тебя огорчить. Твои предсказания о событиях вашего 1958 года от Рождества Христова никому здесь не нужны.

Глава XIX

Я слышу негромкий стук, приподнимаю голову и вижу перед собой комбата. Он постукивает носком сапога о ножку моей кровати. На руке у него висит плащ-дождевик, который носят офицеры. На табурете у постели лежит мое обмундирование.

— Товарищ капитан, где я?

— В санчасти. Вчера я нашел вас валяющимся в бессознательном состоянии в капище.

— Ни в каком капище я не был. Я был у храма, а вернее, в нем.

— Да-да! Но изначально этот храм назывался капищем, а теперь все забросили. Врачи нащупали у вас на голове шишку. Одевайтесь.

Мы выходим на улицу.

— На вас напали? — Я киваю головой. — А вы можете опознать нападавших?

— Они были в белых капюшонах и комбинезонах. Как их опознать? — отвечаю я.

— Ну да ладно, разберемся. Отдыхайте сегодня, — завершает беседу комбат и уходит.

Я захожу в казарму и вижу Евстратова.

— Привет, земеля! — взмахиваю я рукой.

Евстратов оборачивается, на лице его самое простодушное удивление. Голубые глаза распахнуты во все лицо:

— Бог ты мой, Генка! Я так перепугался за тебя. Все, о чем мы говорили, оказалось куда серьезнее на самом деле. — Я вижу, что он пытается скрыть за словами свой страх. — Ну, рассказывай же, рассказывай, как все случилось?

Я все ему подробно описываю и вижу, как мой земляк бледнеет. Мой собственный пересказ и самого меня пугает. До меня только сейчас доходит, что меня могли убить. И никто не смог бы прийти мне на помощь. Эта тройка была ослеплена яростью и злостью! По мне пробегает судорога смерти. Что это со мной? Я весь дрожу.

Но главное для меня по-прежнему остается неясным — что со мной было после драки? Сон? Видение? Это неуловимо и в общем-то непонятно. Однако это было и продолжает во мне существовать. Опустив руку в карман галифе, я натыкаюсь пальцами на какую-то штуковину и вытаскиваю ее. О Боже, каменная свирель! Но тут к нам подходят находящиеся в казарме солдаты. К своему удивлению, я чувствую, что мне приятно их всех видеть. И хоть я каждый день с ними общался, они мне не надоели. Мне приятно ощущение постоянства, неизменности, ощущение, которого я раньше не знал. И прошедшее меркнет, желание разгадывать его проходит. Поверх ушедших событий наслаивается реальность будней, конкретная, пестрая, шумная и потому целительная.

Перед обедом появляется и взводный. Горло его перевязано бинтом, он в новых современных очках, а справа на лице, похоже, синяк, подмазанный и припудренный. Воробьев необычайно энергичен и резок в движениях.

— Здравствуйте, здравствуйте, Якушин. Где это вы пропадали? Вся часть была из-за вас на ногах! — необычайно заинтересованно спрашивает Воробьев.

— Так случилось, товарищ старший лейтенант, — отвечаю я холодно.

— Вечно с вами что-то случается, — смеется злорадно он. — А не были ли вы под хмельком?! Я прав? И ничего здесь нет особенного. — Его глаза за стеклами очков бегают по сторонам, оглядывая группу солдат вокруг меня. — Знаете ли вы хоть одного человека, который не пьет? Вы и сами любитель выпить, Якушин. Разве нет?

— А как же, товарищ старший лейтенант! Но почему вас это так волнует? — растягиваю я губы в улыбке. — Действительно, что в этом плохого? А вот что тут плохого! — резко поворачиваю я разговор: — Я вас величаю товарищ старший лейтенант, а вы меня будете величать пьянчугой! А если я пьянчуга, то и дела по моему избиению никакого не может быть. По пьянке подрался, а с кем, не помнит. Вот и весь сказ!

На другой день меня для беседы вызывает замполит. Я иду по коридору. Все комнаты заперты, а из кабинета комбата сквозь неплотно прикрытую дверь доносится прелюбопытнейший разговор. Разумеется, я не приставляю ухо к щели, мне и без того все отлично слышно.

— Итак, Воробьев, вы будете сами все рассказывать? — сурово спрашивает комбат.