Читать интересную книгу Крики в ночи - Родни Стоун

Лестница аккуратно сложилась, но алюминиевые планки на ней поблескивали. Я обругал себя за то, что не покрасил лестницу, и решил нести ее с собой дальше, сквозь деревья.

Уже 12.19. Начинаю терять время, с трудом пробираясь от стены сквозь заросли папоротника. Где-то там впереди дом.

Замираю и прислушиваюсь. Ничего не слышно и не видно. Кажется, что никакой сигнализации не было, провод не подключен, а охранники спят глубоким сном. Неужели я обманул их?

Я понял, что уговариваю себя: шагай, Джим, пошли они все к чертям. Они никогда не додумаются, что сюда можно проникнуть. Но именно за этим я и пришел: узнать, что здесь происходит.

Я пробирался сквозь деревья, взвалив на себя лестницу и одеяло. Деревья стали выше и росли гуще, будто выше по склону земля становилась более плодородной. Маленький перелесок помогает скрыться от глаз, но замедляет продвижение вперед.

Неожиданно я вышел на дорогу — бетонированный подъезд к дому, белеющему впереди.

Подождать. Опять прислушаться. Никаких голосов или шума машины — я скрестил пальцы на счастье. Я шел по краю дороги, поближе к деревьям, чтобы слиться с ними, если возникнет такая необходимость. Дорога закруглялась и вела прямо к закрытому дому. Все мое тело напряжено. Этот дом — финишная черта. Дом, куда никому не было входа, с охранниками Де Брева на территории, которых я, правда, пока не замечал. Я пробирался через траву, растущую по обочине, медленно и осторожно обходя случайные ветки, которые, казалось, пытались преградить мне путь. Жуткая, грозная чернота, что-то шуршит среди теней.

Я шел, должно быть, минут пятнадцать, все еще неся с собой лестницу, стараясь не издавать ни звука, и наконец увидел дом, неясно вырисовывающийся во мраке, ни одно окно не освещено. Трудно поверить, что кто-то живет в нем. Я притаился среди деревьев. Теперь можно различить размеры особняка — длинное двухэтажное здание с портиком с четырьмя колоннами. Все ставни захлопнуты. 12.39 на часах в темной бархатной ночи.

Когда я увидел этот особняк, меня вдруг пробрал озноб. Что, во имя Господа, я здесь делаю? Человек, который потерял детей и отказывается ехать домой. Человек, который тайком пробрался во владения отшельницы, наследницы состояния Сультов, только потому, что она владела тем домом, который мы с Эммой однажды сняли? Разве это все? А ее собственные исчезнувшие дети, спросил я себя, и почему ее так охраняют? Я пообещал Эмме, что вернусь домой, но только после того, как выясню все до конца.

Я решил спрятать лестницу и одеяло под четырьмя деревьями, метров за сто до дома. Старое необычное дерево — серебристая березка с ампутированной веткой — послужит мне ориентиром. Я спрятал под ним лестницу, положив сверху одеяло, и все это накрыл сверху папоротником. С меня лил пот. Закончив, я выпрямился и прислушался. Ничто не двигалось в темноте, в этом душном воздухе, который обещал жаркий день и еще одну грозу в горах.

Избавившись от лестницы, я направился к дому. Белые колонны портика мерцали, как свечи, а я то выходил из-за деревьев, то заходил за них. Тишина стояла полная, будто дом покинули и в мире никого не осталось. Но я знал, что это не так.

Ну вот я и добрался до дома. Сердце мое то замирало, то стучало быстро-быстро, как неисправный мотор. Никто не вышел. Я пробежал по траве и заскользил около ступенек, тяжело дыша. Матово поблескивавшие колонны оказались всего-навсего побеленными деревянными столбами, они возвышались над ступеньками, ведущими к дверям, по бокам которых тянулись закрытые окна. Только мысль о детях остановила меня от панического бегства, я заставлял себя продвигаться дальше, пробираясь вдоль фасада. Все окна наглухо закрыты. Кто-то, должно быть, закрывает их каждый вечер и открывает утром — старомодные деревянные жалюзи, похожие на стиральную доску. Четыре высоких окна по обе стороны двери, через которые не пробивалось никакого света.

Уже 12.52.

Что я надеялся найти? Не знаю. Я дошел до угла, где по фасаду спускались водосточные трубы, как трещины в скале, и продолжал обход с фланга. Когда я приезжал сюда с Эстель, то заметил эти боковые крылья, образующие внутренний двор. За углом оказались еще четыре прямоугольных окна и дверь посередине, западное крыло стояло недостроенное.

Три окна были темными, а в четвертом виднелся свет, слабо пробивающийся через жалюзи. Сердце у меня начало биться с удвоенной силой. Я стал приближаться к свету. Низ окна был на расстоянии метра с небольшим от земли, и, будь оно открыто, я мог бы легко заглянуть внутрь. Сейчас же виднелись только лучи света, пробивающиеся из комнаты. Но можно слушать. Я различал голос старой женщины, плачущий, стонущий и причитающий. Мадам Сульт.

Мадам Сульт, мать, которая потеряла детей. Сульт, вдова. Сульт, скорбящая отшельница. Сульт, владелица снятого нами дома, которая указала в анкете возраст детей.

Я попробовал повернуть ручку боковой двери, но она, конечно же, оказалась заперта, а отпереть нечем. Тяжелое, твердое дерево — потребуется целая армия, чтобы сдвинуть ее с места. Единственное мое орудие — маленькие кусачки, купленные в Сен-Максиме.

Может, поискать другой вход, где-нибудь дальше в конце крыла? Временная стена окаймлена деревянной подпоркой. Дальше пустой двор до сторожевых домиков. И могильная тишина.

Я знал, что мне нужно во что бы то ни стало проникнуть внутрь, как будто мои дети звали меня, их тоненькие голоса звучали у меня в ушах.

Почти у угла здания между лесами я обнаружил еще одну дверь, которая, без сомнения, вела из кухни во двор. Я попробовал и эту ручку — закрыта либо на ключ, либо на защелку, но я вытащил кусачки и попробовал открыть ими. Может, дверь не была закрыта, а может, кусачки помогли, но я точно услышал щелчок. Когда я снова нажал на ручку, она мягко подалась, и дверь приоткрылась. Поток затхлого воздуха овеял мое лицо, как будто из помещения, которое давно не проветривали.

Сразу же появилось желание убежать. Я услышал какой-то первобытный запах, смешанный запах земли и плесени, немытой плоти, сырости и фекалий, и за всем этим еще что-то, чего я не мог распознать. Может, это мои обостренные чувства или все же запах дыма?

Дверь закрывалась старым ключом на врезной замок, и кусачки открыли его: я услышал, как замок вернулся в исходное положение и тяжелый ключ упал на ковер. Я постоял в дверях, сбитый с толку этим ужасным запахом, который явно исходил из той комнаты, где горел свет. А затем вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Я очутился в черном туннеле, будто попал в склеп. Я достал карманный фонарик и трясущимися руками зажег его. Увидел на ковре упавший ключ и раскрученные болты на верху двери. Тонкий луч света бежал впереди меня по коридору, полному теней, где ничто не двигалось, но теперь хоть можно различить двери по обе стороны коридора, высокие двери, ведущие в большие комнаты. Первая слева от меня была открыта и я заглянул туда: пустая судомойня или ванная, заставленная тяжелыми раковинами и оцинкованными корытами. Странный запах исходил явно не отсюда.

Я старался успокоиться и осторожно продвигался по коридору, мимо закрытых дверей. Пол покрывал коричневый ковер, стены были того же грязного цвета, но луч фонаря светил недалеко. Я пробирался сантиметр за сантиметром, настороженный этой зловонной атмосферой, этим запахом старости и упадка. Возможно ли, что исчезновение моих детей связано каким-то образом с этим моргом? С этим больничным паленым запахом?

В конце молчаливого коридора находилась комната, где горел свет. Дверь оказалась тяжелой, дубовой, со старинной медной ручкой, в то время как вторая, прямо напротив, выкрашена в белый цвет, за ней могла быть медсестра или что-нибудь там медицинское. Я помедлил. Запах стал еще сильнее, смесь миазмов старой плоти, вони сожженной бумаги и этого особого зловония, которое, как я обнаружил, исходило из этих затхлых покоев. Из-за дубовой двери слышались звуки и пробивались лучи света. Посмотрев на часы и увидев, что уже час, я выключил фонарь и очутился в кромешной темноте, наполненной тайнами.

Из комнаты продолжало доноситься какое-то шуршание, вроде мышиной возни. И затем этот скулящий плач, который я слышал снаружи через закрытые жалюзи, хриплый голос старой женщины, которая пела или причитала:

— Ох… ах… да… так… мы… ах… я…

В звуках не слышалось никакого смысла, никакой связи, но она их произносила, как будто знала, что хотела сказать, но не могла выговорить.

Очень мягко я повернул ручку и приоткрыл дверь. Миллиметр за миллиметром она поддавалась, и я услышал, как открылся замок.

Бормотание продолжалось, а зловоние усилилось. Тот же запах, который чувствовался в коридоре, сейчас превратился в запах разложения, испражнений, немытого тела и сгоревшей бумаги.

Я толкнул дверь и заглянул внутрь.

Это была большая квадратная комната, почти без мебели. Высоко под потолком светила всего одна лампочка в плафоне, защищенном решеткой. Пол из простых досок, не покрытый ковром, почерневший и усыпанный пеплом, пропитанным мочой. Но мои глаза были прикованы к углу, где на большой железной кровати лежал человек, размахивавший руками, сложенными в молитвенном жесте. Это была женщина. Пока я стоял в дверях, она, видимо, осознала мое присутствие, и шум усилился: