Мы долго смеялись.
Рассказала об этом Сталину. Он тоже смеялся, а потом сказал, что такой декрет невозможен, поскольку нарушает принцип равноправия мужчин и женщин. Ф. нравится Сталину. Он с удовольствием смотрит картины с ее участием.
На что только порой не идут актеры ради того, чтобы получить ту или иную роль! Иногда дело доходило до подкупа. Одна из актрис, в свое время слишком увлекшаяся эстрадой и оттого оказавшаяся не у места в кино, соблазняла одного из режиссеров, страстного собирателя фарфора, своей коллекцией фарфоровых статуэток, которой весьма дорожила. Почему я пишу «оттого оказавшаяся не у места в кино»? Потому что долгая работа на эстраде накладывает свой отпечаток на актеров. «Закоренелые» эстрадники обычно не утруждают себя глубокими трактовками образов. У них высокая работоспособность, они привыкли работать помногу, но вот нужного для работы в кино уровня мастерства достигает мало кто из эстрадников. Эстрадников любят занимать в эпизодах. Они своеобразны, в рамках эпизода способны создать запоминающийся образ, но за эти рамки редко кому удастся выйти. Что ж, у каждого свое предназначение, хороший эпизод не менее важен для картины, чем образ главного героя. Эпизод — это своеобразная приправа, которая придает картине вкус, делает ее яркой, выделяет из числа прочих. В двадцатые годы некоторые чересчур прыткие реформаторы из тех, кому главное не дело сделать, а предложить что-то новое, пытались сводить число актеров, занятых в картине, к минимуму, к числу главных героев. Объяснялось это соображениями социалистической экономии. Дескать, главное действие происходит между главными героями, так вот пусть они и играют, а все остальное можно дать в титрах (кино тогда еще было немым). Экономили на актерах, экономили на декорациях, но в результате картины не получалось. «Черт знает что» — это резкое выражение как нельзя лучше подходило к тому, что получалось у таких «экономистов». Г.В. сказал о них так: «Читать надо в библиотеке или дома, а в кино приходят смотреть». Титры, вне всякого сомнения, нужны, они нужны даже в звуковом кино, но картина, в которой бо́льшая часть действия описывается в титрах, никому из зрителей не понравится.
* * *
Неблагодарность Сталин относил к числу самых презренных пороков. Равнял ее с предательством и был совершенно прав. Неблагодарность и есть предательство. Приводя какие-то примеры неблагодарности, проявленной кем-то из членов партии, Сталин неизменно подчеркивал: «Это не коммунист, а гражданин с партбилетом». Мне так понравилось это выражение Сталина, что я даже предложила Г.В., иногда высказывавшему желание отойти ненадолго от музыкальных комедий и снять драму, название для серьезной картины — «Гражданин с партийным билетом». В моем представлении это была картина о разоблачении врага, скрывающегося под маской коммуниста. Название Г.В. понравилось, но идея моя была отвергнута. «Слишком много сходства с пырьевским «Партийным билетом»[107] и в названии, и в сюжете», — сказал Г.В. На мой взгляд, чрезмерного сходства в сюжете легко можно было избежать, а «Гражданин с партбилетом» и «Партийный билет» — это два совершенно разных названия.
Однажды Сталин спросил меня, почему я не вступаю в партию. Я ответила, что не считаю себя достойной.
— Почему? — удивился Сталин. — Что мешает? Есть какие-то препятствия?
— Препятствий нет, — сказала я. — Дело не в препятствиях, а в том, что я не чувствую себя достойной называться коммунисткой. А быть гражданкой с партийным билетом не хочу.
Я сказала правду, то, что думала. Я действительно не считаю себя достойной называться коммунисткой. Я — советский человек, известная актриса, но для вступления в партию этого мало. Коммунисты, настоящие коммунисты, а не граждане с партийным билетом, — это особенные люди. Образцовые, пример для подражания. Вот когда сочту себя образцовой, тогда и вступлю в партию[108]. Многие удивлялись тому, что я не состою в партии. Я никогда не делаю тайны из причины, всем так и объясняю.
Вернусь к неблагодарности. Неблагодарность ужасна. Неблагодарный человек не имеет права называться человеком. Особенно огорчает меня, когда мужчины проявляют неблагодарность по отношению к женщинам. Вот, к примеру, молодой режиссер женится на молодой актрисе. У них рождается ребенок, они вместе работают в кино. Настает день, и режиссер решает, что отныне ему по душе не драмы, а комедии. Сменив жанр, он меняет и жену, потому что первая, являясь актрисой сугубо драматической, не подходит для комедийных картин. И не стесняется предавать огласке (правда, исключительно в узком кругу, но тем не менее) истинные мотивы, побудившие его развестись с одной женщиной, матерью его сына, и жениться на другой. (Придет время, он оставит и вторую, посчитав, что она «выдохлась» — какой цинизм! — и женится на третьей.) Очень жаль, что у нас постепенно сходит на нет традиция отказывать от дома недостойным людям. Она почему-то считается буржуазным пережитком. Я имею в виду не то, что все мы стараемся не приглашать в дом людей, которые нам неприятны. Я имею в виду именно «отказ от дома», когда все знают, что такому-то отказано от такого-то дома, и, что самое важное, знают, почему отказано. На мой взгляд, подобная мера более действенна, нежели порицание на собрании. К порокам и недостаткам надо относиться со всей строгостью, иначе никогда не удастся от них избавиться.
Ноябрь 1939-го
Конец ноября. Нота протеста правительству Финляндии не возымела действия. Началась война. Если бои на Халхин-Голе[109] воспринимались как нечто далекое и не масштабное (во всяком случае, войной их никто не называл, только боями), то с Финляндией была война. Небольшая, недолгая, но война. Предвестница большой войны.
— Петр Первый был абсолютно прав, когда решил прорубить окно в Европу, — сказал мне Сталин, когда началась война с Финляндией. — Только место он выбрал не очень верно. Но теперь уже ничего нельзя сделать. Петербург стал городом революции, городом Ленина, и для его защиты мы сделаем не только все возможное, но и невозможное сделаем. Обязаны сделать[110].
— А где надо было рубить окно? — спросила я.
Никогда не задумывалась над этим вопросом.
— Дверь надо было рубить, — ответил Сталин. — В Литве. Но Петру хотелось сделать невозможное, построить город там, где его невозможно было построить…
Разговор перешел на Петра Первого, которого Сталин считал «единственным дельным» представителем династии Романовых. Николая Второго Сталин откровенно презирал. Однажды с иронией сказал, что Николай Второй внес огромный вклад в дело борьбы с самодержавием.