на команды. Солнышко, ты же со мной?
— Прости, родной, я очень тебя люблю, но не хочу быть в аутсайдерах… — Синклер хихикает и мягко высвобождается из объятий мужа, пододвигаясь ближе к Уэнсдэй. — Поэтому играем девочки против мальчиков. Чур, дамы вперёд!
Энид тянется к одной из многочисленных карточек, лежащих рубашками вверх, и вслух зачитывает задание.
— Расположите планеты Солнечной системы по мере приближения к Солнцу, начиная с самой последней. На размышления шестьдесят секунд, за правильный ответ получите два балла, — извещает она с такой интонацией, будто берёт интервью у очередной звезды, подающей огромные надежды.
Ксавье и Аякс садятся рядом и принимаются сосредоточенно совещаться, делая пометки в небольшом блокноте. Уэнсдэй почти забавно наблюдать за их напряжёнными лицами — тем более, что задание на уровне начальной школы едва ли заслуживает и половины балла.
— Время вышло! — торжественно объявляет Энид, громко хлопнув в ладоши. — Ваш ответ?
— Сейчас, сейчас… — Петрополус слегка прокашливается, чтобы прочистить горло. — Итак, по мере приближения к Солнцу. Сначала Плутон, Нептун…
— Сразу нет, — Аддамс мгновенно обрывает его речь. — Плутон утратил статус планеты двадцать четвёртого августа две тысячи шестого года. Тебе следовало бы знать о таком знаменательном событии, произошедшем аккурат в твой День рождения.
— Черт, бро, твоя жена просто ходячая энциклопедия! — Аякс смеётся в голос, пониже натягивая светлую шапку. — Держу пари, ваш ребёнок станет Нобелевским лауреатом, не меньше.
— Только если по несчастливой случайности не унаследует мои мозги, — с улыбкой отзывается Ксавье и тянется за новой карточкой. — О, тут у нас высший уровень сложности, целых шесть баллов. Какой учёный открыл группы крови? На размышление даётся…
— Карл Ландштайнер, — мгновенно отзывается Уэнсдэй, не утруждая себя необходимостью советоваться с Энид. — И кстати, получил за это Нобелевскую премию.
— Кто-нибудь скажет мне, зачем мы вообще играем? — Петрополус с досадой качает головой. — Чувак, давай просто отдадим все призы мира нашим дамам и прекратим выглядеть полными идиотами.
Раздаётся дружный взрыв хохота — и даже Аддамс слегка улыбается самыми уголками губ, но спустя мгновение одёргивает себя, придав лицу привычное непроницаемое выражение.
Впрочем, нельзя отрицать, что иногда отвлекаться от дел полезно любому человеку. Даже ей. Уэнсдэй совсем не чувствует угрызений совести, что убивает время таким бесполезным способом.
Мужская часть компании соглашается признать поражение очень быстро — уже после следующего вопроса, затрагивающего закон радиоактивного распада, Аякс поднимает руки в сдающемся жесте. Впрочем, ожидать иного исхода не было смысла. Петрополус никогда не отличался выдающимся интеллектом, да и Торп мало что смыслил в точных науках, будучи полностью погруженным в возвышенный мир искусства.
Посиделки заканчиваются далеко за полночь, и Уэнсдэй буквально валится с ног от усталости — даже позорно засыпает прямо в машине под мерное урчание мотора и спокойную музыку, доносящуюся из динамиков. Шевроле замедляет свой ход, шурша шинами по гравию подъездной дорожки, и сонное оцепенение быстро спадает — но расслабленность в теле и разуме остаётся. И оттого Аддамс не возражает, когда Ксавье по-джентельменски открывает дверь с пассажирской стороны и галантно предлагает ей руку.
Они поднимаются по лестнице на второй этаж дома, держась за руки, словно глупые школьники. Впрочем, сейчас она находит этот жест вполне уместным — и выпускает его ладонь лишь тогда, когда они оказываются в спальне.
Вытаскивая из волос многочисленные шпильки и снимая украшения, Уэнсдэй неожиданно для себя решает задать волнующий вопрос.
— Как бы ты хотел назвать ребёнка?
Она не оборачивается к супругу, но наблюдает за его реакцией в отражении большого настенного зеркала — Ксавье удивленно замирает в наполовину расстёгнутой рубашке.
— Не знаю… — отвечает он спустя минуту размышлений. — Надо ведь сначала узнать, кого мы ждём. УЗИ ведь послезавтра в девять утра. Ты же помнишь об этом?
— Разумеется.
Разумеется, она не помнит.
Разумеется, нет ничего удивительного, что крохотная пометка о посещении врача затерялась в плотном графике, расписанном на несколько недель вперёд. Уэнсдэй мысленно прикидывает, какие конкретно дела назначены на послезавтра — теперь к внушительному списку добавилась необходимость в очередной раз посетить морг.
Но суровое рациональное мышление твердит, что отныне она обязана научиться правильно расставлять приоритеты. И крохотное существо внутри неё в ближайшие восемнадцать лет и четыре месяца должно занимать если не первое место, то хотя бы одно из.
— Но вообще-то есть одно имя, которое мне нравится… — произносит Ксавье, отрывая её от размышлений. — Мадлен.
Так звали его безвременно ушедшую мать.
Уэнсдэй хочется сказать, что «Мадлен Аддамс» звучит абсолютно ужасающе, но колкие слова застревают в горле. Вместо этого она, повинуясь внезапному порыву, подходит к Торпу и заключает его в объятия, уткнувшись носом чуть пониже ключицы. Немало удивлённый столь неожиданной реакцией, он на секунду замирает, а потом притягивает Уэнсдэй ближе, уничтожая последние миллиметры расстояния.
— Никак не привыкну к твоим резким сменам настроения… Как будто на вулкане живём, — иронично поддевает Ксавье и целует её в макушку с бесконечной, щемящей сердце нежностью. — Но мне будет этого не хватать. Может, и второго сразу заведём, м?
— Только через твой труп, — язвит Аддамс, но расслабленно прикрывает глаза, глубоко вдыхая горьковато-древесный аромат парфюма.
И вдруг замирает — в животе возникает странное, едва заметное ощущение. В первую секунду Уэнсдэй предполагает, что ей показалось, но мгновение спустя слабое движение внутри повторяется. Это совершенно непохоже ни на одно чувство, которое она испытывала на протяжение всей жизни.
— Уэнс… Ты чего? — тихо спрашивает Ксавье, и она запоздало осознаёт, что не дышала всё это время.
— Толкается, — едва слышно, на уровне практически неразличимого шепота отзывается Аддамс, и Торп резко отстраняется, взирая на неё с выражением благоговейного трепета.
Очевидно, новое ощущение провоцирует мощный выброс гормонов — иначе чем объяснить, что его блаженная эйфория мгновенно передаётся и ей?
Уэнсдэй всеми силами старается воззвать к собственному самообладанию, чтобы сохранить равнодушное выражение лица, но… ничего не выходит. Она чувствует, как уголки губ против воли приподнимаются в лёгкой улыбке — и понимает, что совершенно не в силах с этим бороться.
— Господи… Я так тебя люблю, — Ксавье и вовсе нисколько не старается держать себя в руках, принимаясь осыпать хаотичными поцелуями её лоб, скулы и губы. — Только прошу тебя… Не надо никаких видений. Вы — всё, что есть в моей жизни… Я так боюсь, что случится что-нибудь плохое. Я не переживу этого, понимаешь?
Опять он за своё.
Что за невозможный человек.
Но… он прав. Как всегда чертовски прав.
И она сдаётся, оказавшись во власти проклятого гормонального шторма, парализующего разум.
— Хорошо.
Следующий день проходит в обычной рутинной суете — уже дежурное совещание