Читать интересную книгу Экзамен - Хулио Кортасар

– Почему? – сказал Хуан задиристо, как большой ребенок.

– У меня нет объяснений, есть только страх. Ты же видишь, в каком состоянии Клара.

– Еще бы, такое нам устроили.

– Увози сейчас же.

Поскольку Стелле хотелось есть, для нее заказали еще сандвич.

– Прошу тебя, ешь поскорее и пойдем, – сказала Клара. – Вы не чувствуете, что-то горит?

– Это запах от цинковых крыш, – сказал репортер. – Но жара должна бы уже спадать. Да, здесь становится многолюдно. Какие лица. Боже мой. Я бы не удивился —

(и тут он удивился, вспомнив спину человека, закуривавшего сигарету на углу улицы), – если бы сюда вошел этот ваш славный профессор.

– Не думаю, – сказала Клара. – Он, наверное, уже сгнил наполовину за своим столиком в «Швейцарском».

– В ожидании автомобиля декана, – сказала Стелла, и репортер горячо поздравил ее и помог освободиться от гигантской бабочки, которая вознамерилась пройтись по ее лицу. Среди вошедших многие были в рубашках, но большинство – матросы. Один, уже совсем пьяный, подошел к столику —

Sometimes a wonder why I spenda lonely nightdreaming of a song.[90]

– Красивый голос, – сказал репортер, допивая пятый стакан пива. – Правду говорят: что выпил, то и спел. Чего тебе, сынок?

Худой человек в синей пижамной куртке склонился над ним.

– Прошу прощенья… – говорил он, оглядываясь. – Всего сто песо.

– Ах, так? – сказал репортер. – Очень дешево.

– Сейчас просто, потому что ночь, – сказал человек. – Река ушла далеко от берега. Совсем обмелела.

– Ах, так.

– Главное, добраться до канала. Я знаю дорогу, ну —

(«Сейчас скажет: как свои пять пальцев», – подумала Клара) —

как свои пять пальцев. Главное – добраться до канала.

– За сто песо, – сказал репортер, начиная понимать.

– За всех четверых. Прямо сейчас.

– Че, Калимано, – позвал голос из глубины помещения. – Иди сюда.

– Иду, – сказал Калимано. – Ну, как?

– Я бы хотел знать, – сказал репортер, – у меня что, вид человека, который хочет сбежать?

Калимано улыбнулся, но продолжал ждать, хотя его снова позвали.

– В общем, я тут, – сказал он, наконец. – Если надумаете, свистните.

– Я свистну, – сказал репортер, открывая новую бутылку. – Пиво совсем теплое. Пейте, девочки.

– Не хочу. – Клара видела, что Калимано, сидя за столиком в глубине, смотрел на них выжидающе —

(«Да я же его знаю, – подумал репортер. – Того, кто закуривал сигарету, ну, конечно…») —

и иногда оборачивался, чтобы обменяться словом с другими двумя, попивая —

судя по форме бутылки и стаканов, скорее всего – семильон.

– Ладно, – сказал репортер, наливая себе пиво. – Это начинает повторяться чаще, чем тема Зигфридова рога. Эй, Хуан, послушай.

– Пей и оставь меня в покое, – сказал Хуан и сел на свой стул, не глядя на Клару, которая, подняв глаза, наблюдала за лицом Андреса, – время от времени левая бровь Андреса подрагивала в тике. Как будто подмигивает, только наоборот, как странно. Паутинка копоти тянулась от волос ко лбу; Клара дунула, и паутинка полетела на чужой столик, к тарелке. Бабочка из копоти, чего только не было сегодня ночью, – на память пришла фраза из девятой симфонии Брукнера Слово «оцелот». Золотистый… стихотворение Хуана: золотистый оцелот.

– Прочти мне маркополо, Хуан, – попросила она – Когда я устаю, мне нравится маркополо.

– Не хочется. Че, давайте лучше пойдем.

– Куда? – сказал Андрес. – Не видел, на улице?

– Прочти мне маркополо, – сказала опять Клара, и Стелла повторила за ней как эхо: «Прочти маркополо».

– Да это шантаж, – пробормотал Хуан, бросая рассерженный взгляд на Андреса. – Сначала ты, а теперь они с этим маркополо, и…

– И сто песо, – сказал репортер. – Вот того сеньора зовут Калимано, и он за сто песо предлагает вам лодку.

– Что ты говоришь?

– То самое, что ты слышишь. Это первая из двух новостей. А вторая – не такая уж новость, так что спешки никакой. Че, что за нервы!

Но Андрес уже шел через бар (вставая, он опрокинул стакан репортера, к счастью, пустой; репортер его тотчас же наполнил) —

(«я хотела послушать маркополо») —

Да, Хуан, прочитай —

– Куда он пошел?

– К Калимано, – сказал репортер. – По сути дела, для вас с Кларой это лучший выход.

– Ладно, – сказал Хуан и достал еще одну сигарету.

– Я… – сказала Клара, глядя на Андреса, склонившегося над столиком в глубине, на его худощавое тело, четко рисовавшееся на фоне дощатой стены, где вверху – поддельный (поддельный ли?) занавес, как в варьете, а рядом – дверь туалета, а на ней нарисована рука, указывающая направление, и все это в голубоватом мареве дыма и тумана, сочащегося в отверстие неработающей вытяжки. В бар вбежал мужчина и что-то сказал парню за стойкой. Когда он выбегал, наткнувшись по дороге на стул, бармен крикнул ему: «Погоди!» – но увидел, как тот выскочил в дверь, и тогда одним прыжком —

(«поистине, золотистый оцелот»)

перемахнул через стойку и стремглав помчался за ним следом.

– Кто же теперь принесет нам пиво? – посетовал репортер. – По-моему, официант не имеет права на такую самостоятельность, однако, кажется, все уже смылись. А пивные краны без присмотра? Представляю, что тут начнется, когда оживут насосы.

Хуан улыбнулся ему почти спокойно. «Хороший заключительный аккорд для сегодняшнего дня, – подумал он. – Каждый вечер мы видим, как люди расходятся по домам, с кем-то из них мы прощаемся, вешаем одежду в шкаф – и все это проделываем не задумываясь, без драматизма – завтра все начнется сначала. Но эти двое уже не придут сюда больше. Этот бар завтра для нас не откроется».

– Хотим маркополо, – сказала Стелла. – Наверное, красивое.

– Давай маркополо, – сказал репортер. – Разобьем, по крайней мере, монотонность, единственное, что осталось неразбитым.

– Боюсь, не вспомню, – сказал Хуан. – Дурацкое стихотворение, написано совсем в иные времена.

– Именно поэтому, – сказала Клара и легла щекою ему на плечо. – Именно поэтому, Хуан.

– Ладно, ладно, сейчас, – пробормотал Хуан. – Я написал его, когда мне нравились слова, эта поэтическая игра. Иди сюда, Андрес, присоединись к публике. Тайфер вновь шествует по Гастингскому полю, но вместо песни о сражении дарит нам утреннюю серенаду или мадригал —

– видишь, все возвращается, слова dont je fus dupe[91].

Да, старуха, мы достойны маркополо, а потому —

МАРКО ПОЛО вспоминает:

Твои рабы искали дни за днямимой след, чтоб для меня открыть ворота.Пути и годы сбили их со счета -вернулся караван, гремя цепями.

Но лунная тропа со мной, как прежде,и шелка шум, и грозный гул ночами…Вернулся караван, гремя цепями,а отплывал я – с парусом надежды!

Твой край далекий, крохотный и строгий,где карлики-деревья длят досаду,кроты взрыхляют борозды по садуи рой огнистый реет над дорогой!

Твоих земель размытая граница -в пометках ливня, в зелени таможен.В мою котомку амулет положен,что на границе чуждой пригодится.

А речь твоя – лишь те ее узнали,кто облаков следил метаморфозы -дыханье ночи, лезвие угрозыи ожиданье, там, на перевале.

Ворота выгнул времени избыток,ты – за преградой из обсидиана,за временем, и гонг звучит нежданно –к дверям бросаю имя, точно свиток.

Тринадцать лун в кровавом омовенье,цикад хрустальных музыка слепая,луна в воде скользит, не утопая,и ты – стократ прекрасней в отдаленье![92]

– Замечательно, – сказал репортер. – Сверкающее, многоцветное стихотворение.

– Помолчите, – сказала Клара. – Это – мое, оно мне нравится, и, кроме того, оно из иной поры. Небольшое воспоминание специально для меня, колечко на память.

– Действительно, отдает иным миром, – сказал Хуан. – А вообще-то, Клара, тому назад совсем немного лет…

Сердце – калейдоскоп живой,шаг, другой – и ты сам иной!

– Ты прав, – сказал Андрес, наклоняясь к репортеру, который уставился в стакан. – Этот тип повторил мне свое предложение.

– Понятно, но они не хотят уезжать.

– Конечно, не хотим, – сказал Хуан, и ему вдруг вспомнилась его квартира и ваза, а в ней – цветной кочан, один в доме, цветной кочан в квартире, один-одинешенек.