Рузвельт всегда неустанно и яростно с кем-нибудь боролся. Он грозил одним махом сокрушить британский флот, обращал свой гнев против «предателей-индейцев», во всю мощь легких звал идти на мексиканцев. Та же картина и во внутренней жизни: с невероятным пафосом поднимал он один за другим «последний и священный» поход против коррупции, некомпетентности федеральных чиновников, против популистов, высокомерных судей и т.п. Так прошла вся его жизнь. Между тем, странное дело, чем более воинственно он выступал против очередного врага, тем большее равновесие обретал после «битвы». В этом парадоксе заключен один из секретов Т. Рузвельта как политического деятеля. Стоит обратиться к фактам и мы найдем множество тому подтверждений. Рузвельт безудержен в критике злоупотреблений трестов ― и тут же утихомиривает сторонников антитрестовского законодательства. Он громогласно провозглашает необходимость реформ, но реформаторы у него приходятся не ко двору. Он за оздоровление общества, но клеймит «разгребателей грязи».
Американский историк Р. Хофстедтер справедливо ставит вопрос о целях воинственности Рузвельта. «Стоял ли он за контроль над железнодорожными расценками больше потому, что стремился исправить неравенство в получаемых доходах или потому, что боялся обобществления железных дорог? Заставил ли он владельцев шахт немного увеличить плату шахтерам потому, что страдал душой за трудящихся или потому, что боялся «социалистических действий»? Выступал ли он за законы о компенсации работающим потому, что живо чувствовал тяжесть труда для искалеченного работника или потому, что боялся, что Брайан получит несколько новых голосов?»
Слова имеют цену, но важны дела, а, судя по последним, главной заботой Рузвельта было провести буржуазный корабль сквозь штормы социальных волнений. В этом смысл его деятельности на американской политической арене. Рузвельт писал: «Я хочу, чтобы рабочие осознали с абсолютной точностью, что я встану как кремневая скала на пути насилия и беззакония с их стороны». Чтобы сберечь привилегии своего класса, Рузвельт усилил влияние государства на экономическую и общественную жизнь страны, заложив тем самым основы государственно-монополистического капитализма.
Много лет наблюдал за Рузвельтом Э. Пинчот ― один из деятелей прогрессизма. Его суждения представляют интерес при объяснении причин изоляции Рузвельта.
«Благодаря своим талантам, своему природному чувству справедливости, желанию играть благородную роль в глазах мира, уникальному гению рекламировать свои идеи, равно как и себя самого, он мог бы быть одним из наших величайших президентов. Он не сумел им стать, во-первых, из-за особенности мышления, ограниченной способности рефлектировать. Долгие часы мучительной мыслительной работы были не для него. Он был слишком занят. Он верил в действие, действие ради действия ― напряженная жизнь была его постоянным неоконченным делом. Второй причиной его поражения было то несчастливое для него обстоятельство, что он пришел к власти в то самое время, когда под дамокловым мечом закона Шермана возник мастодонт моргановской стальной корпорации. Сверхобеспеченная капиталом, выходящая по своим размерам за пределы воображения «Стальная корпорация» могла существовать и процветать только благодаря поддержанию беззаконной монополистической системы, основанной на льготах в работе транспорта, добычи топлива и сырья. Если бы не эти преимущества, корпорация была бы китом, выброшенным на сушу. Морган знал это... Это было начало гибели Рузвельта, если можно говорить о его гибели... Какой бы ни была конечная судьба его имени, оно навсегда будет связано в умах тех, кто проявляет интерес ко внутренней работе нашей политико-экономической системы с простой формулой: общество в индустриально-финансовый век управляется богатством. Не богатством в любой форме, а сверхбогатством. Насколько невинной пешкой он был в могущественной и сложной системе, опутавшей его ― это дискуссионный вопрос».
Раскол партии
Последние дни в Белом доме представляли собой просто войну с конгрессом. В начале 1909 года конгресс отверг планы Рузвельта о той или иной степени государственного контроля над электростанциями реки Миссури. В ярости Рузвельт налагает вето на билль конгресса. Тогда конгресс обращается к «кошельку» президента: поручает министру финансов отчитаться во всех тратах из экстренного фонда президента. Когда президент представляет ряд докладов о деятельности федеральных служб, конгресс попросту не отпускает средств на их публикацию. Пиком этой войны, видимо, следует считать внесение конгрессом поправки к одному из биллей, которая запрещала президенту создавать любые комиссии по расследованию без согласия на то конгресса. Рузвельт обвиняет конгрессменов в том, что они ограничили полномочия органов расследований правонарушений «потому, что не желают сами подвергаться расследованиям представителей секретных служб. В прошлом таких расследований было очень мало; но я полагаю, что не в общественных интересах было бы защищать преступников где бы то ни было, в каком бы то ни было общественном механизме».
Вот пункты программы Рузвельта, которые привели к полной его изоляции: налог на наследство, обязательность публичной оценки стоимости железных дорог, утверждение практики расследования деятельности монополий.
В рамках одной идеологии столкнулись две концепции управления классовым обществом. Рузвельт стоял за укрепление исполнительной власти, с одной стороны, обеспечивающей государственные гарантии бизнесу, с другой ― наблюдающей за их поведением, координирующей их деятельность, блокирующей социально опасные крайности. Конгресс, менее склонный к трансформации, покорный обычно лишь в периоды тяжких испытаний («великая депрессия», Перл-Харбор), не спешил соглашаться на усиление своего федерального противовеса. Для него это была сознательная линия на продление века несдерживаемого рамками государственно-монополистического капитализма предпринимательства. Для президента такая оппозиция конгресса означала растущую изоляцию, уменьшение возможностей, ущемление прерогатив. В личном плане это явилось трагедией Рузвельта, неуемного деятеля, закованного в цепи ограничительных мероприятий Капитолийского холма.
Утешение следовало искать в будущем. Строились разные планы. Сенатор от Нью-Йорка? Нет, вакансий здесь не было, а выбить кого-либо стоило непомерного труда. Президент университета? Мемуарист? Нет, нет и нет. Быть в центре мирового спектакля, волновать всеобщее воображение, совершать непредсказуемое, поддерживать представление о себе как о счастливом динамичном человеке, презирающем слова, за которыми не следует дела ― вот то состояние духа, которое бросало вызов всем дежурным должностям экс-президента. Рузвельт решил отправиться на год в Африку, поохотиться на львов, а после свежими глазами оценить текущую жизнь Америки (плата за цикл статей в журнале «Аутлук» уже оговорена).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});