Читать интересную книгу Предначертание - Вадим Давыдов

Они остановились у дома, где находилась студия, снятая Рэйчел для Гурьева. Осоргин закрыл машину, и они поднялись наверх.

Гурьев быстро собрал на стол, открыл бутылку виски:

— Извините, господин капитан. Водки нет. Не готовился.

— Это хорошо, что не готовился, — кивнул Осоргин. И, разлив спиртное, поднял рюмку на уровень груди: – Помянем, Яков Кириллович. Погибаю, но не сдаюсь. Эх!

Он опрокинул виски в себя таким движением, как будто это всё-таки была водка. Его примеру последовал и Гурьев.

Осоргин опустился на стул, дождался, пока сядет Гурьев, налил по второй, легонько стукнул ножкой своей рюмки по его посудине:

— За встречу?

— За встречу, господин капитан.

Они снова выпили. Помолчали. Гурьев не торопился, — ждал, пока Осоргин созреет, чтобы задавать вопросы. Ожидание его длилось не слишком долго:

— Каким же ветром вас в Лондон-то занесло, Яков Кириллович?

Гурьев и сам не ожидал, что сможет уложиться в десяток предложений. Но уложился. Некоторые, особо пикантные нюансы – вроде шаровой молнии – он пока что опустил. Не так уж и много рассказывать. Дослушав, Осоргин разлил третью порцию:

— Легки вы на подъём, однако.

Это еврейская кровь, усмехнулся про себя Гурьев, но промолчал. Осоргин посмотрел на него исподлобья:

— А где же вы повоевать-то успели, Яков Кириллыч?

— Успел, — Гурьев чуть прищурился. — А что, разве заметно?

— Заметно, — кивнул моряк. — Хотели бы скрыть – я бы не заметил. А вы ведь и не скрываете.

— Нет, — улыбнулся Гурьев, — и не думал. Стыдиться нечего. Успел. В Трёхречье. В Маньчжурии.

— На чьей стороне, если не секрет?

— Ни на чьей, — Гурьев покачал головой. — Не был я тогда готов ни на чьей стороне воевать. Людей защищал, как умел. Плохо умел, конечно. А теперь займемся кое-чем поинтереснее.

— И что же это?

— Делом. Теперь нам предстоит множество дел, Вадим Викентьевич. В основном не очень весёлых и уж точно не слишком приятных. А также, возможно, кровавых. Вы как?

— Что это значит?

— Это значит, что можно попробовать.

— Попробовать – что?!

— Вернуться, Вадим Викентьевич. Только не приползти на карачках к большевикам, как некоторые это делают сейчас, а вернуться по-настоящему.

— Это чепуха, — махнул рукой Осоргин. — Они убивают всех, кто пытается хотя бы делать вид, что шевелится. Барон Врангель, генерал Кутепов…

— А мы никому не скажем, — наклонился через стол Гурьев. — Никому из посторонних, я имею ввиду.

— Вы представляете, сколько людей…

— Три десятка. Пока больше не нужно.

— Это смешно.

— Нет. Вы просто ещё всего не знаете. Я вам расскажу и покажу. Тогда вы, возможно, измените своё мнение. То есть наверняка измените, потому что вы боевой офицер. Я прекрасно понимаю, что вы сейчас думаете. И вообще, и обо мне в частности. Понимаю, что вы – и не только вы – давно отчаялись в душе, даже если снаружи пытаетесь делать вид, будто это не так. Я не собираюсь вас уговаривать, Вадим Викентьевич. Я буду действовать. И мне требуется помощь. В том числе ваша помощь.

Осоргин молчал невероятно долго, то поднимая взгляд на Гурьева, то опуская его вновь, задумчиво проворачивая в руках пустую рюмку.

— Что же реально можно предпринять? — стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, спросил Осоргин. — С десятком или с двумя? Пусть с тремя.

— Мы только начнём с десятков. Это так. Большевики тоже начинали не с миллионов, господин капитан. Дело не в количестве голов. Нужны просто правильные инструменты. И нужно научиться ими пользоваться. Мы научимся. И вообще, — Гурьев откинулся на спинку стула, сложил на груди руки и отчаянно улыбнулся, — дело даже не в этом. Дело в том, что нельзя смотреть. Надо драться. А получится или нет… Это не нам решать, Вадим Викентьевич. Если не драться, то точно ничего не получится. Вот совершенно.

— А как это вы угадали, Яков Кириллыч? — усмехнулся вдруг Осоргин. — Гипнотизёр вы, что ли?

— Я наблюдательный.

— Ладно, господин вперёдсмотрящий, — Осоргин поднял рюмку. — За полное взаимопонимание, Яков Кириллович.

Осоргину от выпивки ничего не делалось. То ли выброс адреналина так на него подействовал, то ли ещё по какой причине. Это хорошо, подумал Гурьев. Это радует.

Он хотел было уже перевести дух, но тут-то и получил с размаху по сусалам:

— А она кто?

— Она…

Гурьев не смог справиться с лицом. Не смог – и всё тут.

— Ого, — вздохнул Осоргин. И снова наполнил посуду: – Ну, давайте, Яков Кириллыч.

— За прекрасных дам, — усмехнулся Гурьев и взял свою рюмку.

— Нет, — мотнул головой Осоргин. — За любимых женщин. За наших любимых.

Они оба замолчали, — надолго. Гурьев не решался спросить Осоргина о семье. Сам расскажет, когда время настанет, подумал он. Ну, пора.

— А служба – вот какая, Вадим Викентьич. Мне нужна армия. Маленькая, но армия. Из наших. Из настоящих наших.

— Понятно, — Осоргин опустил голову, посмотрел на свои руки. — Принципы рекрутирования? Если можно это так назвать.

— Вполне. Офицеры. Марковцы. Дроздовцы. Корниловцы. Моряки. Прочие, имеющие опыт боёв. Любых, неважно, где и когда. Георгиевские кавалеры, если встретятся, в идеале – кавалеры солдатских крестов. Возраст – желательно не старше сорока пяти, лучше – моложе, однако мальчиков попрошу всё же избегать. Пока. Нам требуются люди, умеющие и желающие самостоятельно мыслить, пусть и в рамках заданных границ. Хорошая физическая форма – или возможность достаточно быстро таковую приобрести. Желательно – пока одиноких либо без стойких привязанностей. Попутный совет, Вадим Викентьич – ищите людей своего типа. Так меньше возможностей ошибиться. Я сам всегда действую подобным манером.

— Странно это очень, Яков Кириллыч.

— Что странно?

— По типу, по складу мышления, по речи – я вас как своего ровесника ощущаю. А вы, простите, молоды ведь просто бессовестно. Непростительно, если будет позволен мне такой каламбур.

— Вот именно поэтому мне придётся доверить вам подбор кадров, — вздохнул Гурьев. — Каждому всё с самого начала объяснять – даже моего терпения на это не хватит. Объяснять, через понятную настороженность продираясь? После вас, Вадим Викентьевич, я, разумеется, с каждым побеседую. И плотно. Но после, а не вместо. И будьте готовы к тому, что не все ваши кандидаты пройдут отбор. Что же касается молодости… Мы с вами, господин капитан – как снаряды. Только я позже изготовлен. Вот и вся разница.

— Ну, не уверен, — покачал головой Осоргин. — Насчёт снарядов – это интересно. Но вот калибр-то у вас, Яков Кириллыч… Поболе будет.

— Даже не калибр, — задумчиво произнёс Гурьев. — Не калибр, скорее, начинка.

— Шимоза, — усмехнулся Осоргин. — Не то, что во мне, — дымный порох, да ещё и отсыревший, к тому же.

— Высушим, Вадим Викентьевич, — широко улыбнулся Гурьев. — Да не в этом дело.

— А в чём же?

— На самом деле я во многом не понимаю ваше поколение, Вадим Викентьевич. И с ужасом думаю иногда, что было бы, останься отец в живых. Я ведь не идеализирую прошлое, в отличие от многих из вас. Хотя у меня-то как раз имеются для этого все основания.

— Вы полагаете, мы его идеализируем? Прошлое?

— Конечно, Вадим Викентьевич. Без всякого сомнения. Таково свойство человеческой памяти. А ведь каратели Ренненкампф и Меллер-Закомельский, и девятое января, и пожары на Пресне, и быдло-солдатики, посылаемые толпами под пулемёты, — всё это тоже наше прошлое. Очень не хочется об этом помнить. Совершенно не хочется. А надо.

— Тогда зачем?!

— Затем, что Большевизия-Коминтерния, желающая растоптать весь мир – не Россия. Россия не была ни сказочным берендеевым царством, ни священной державой народа-богоносца. И безобразий было выше головы, и скотства хватало, и система, в самом деле, прогнила, и династия выдохлась окончательно, и тысяча ещё может быть названо причин. Но при всём этом – курс на мировую революцию мне нравится куда меньше. То есть совсем не нравится. Это всё портит. Что бы ни говорили – Россия всё же была живая страна, не идеальная, но живая. А не механическая орда, надвигающаяся на человечество. Вот затем. Чтобы не вляпаться снова.

— На что вы надеетесь, Яков Кириллыч?

— На то, что ещё не поздно. Что есть ещё шанс. Пусть последний, но есть.

— Шанс? — переспросил Осоргин. И покачал головой: – Шанс.

— Я знаю, как нелегко в это поверить. Просто очень многое изменилось.

— Давно ли?

— Не слишком. Но изменилось очень сильно. И будет меняться дальше. Мы только чуть-чуть подтолкнём. Направим процесс.

В конце-то концов, подумал моряк. Заниматься своим делом – или вертеть баранку, к которой так и не привык по-настоящему? День за год. Почему мне так нравится этот мальчишка, прах меня побери?! Мальчишка? О-о, нет. Не мальчишка. Всё, что угодно. Только не это.