Сюзерен ни словом не упрекнул Повелителя Скал, предложившего разослать олларовским маршалам и генералам высочайший эдикт о полном прощении в случае перехода на службу законному повелителю, но Дикон не собирался уклоняться от ответственности, о чем и сказал. Альдо невесело рассмеялся. Стало еще горше, а утром пришло известие о Надоре… Юноша понимал, что пересохшее озеро никак не связано с предательством того, кто казался другом, но две беды словно бы слиплись. Воспоминание об Эмиле тянуло из памяти то, что хотелось забыть, а запертое в Багерлее ничтожество давало Савиньяку повод к смуте.
– Очень хорошо, комендант, – с трудом сохраняя спокойствие, кивнул Дик. – Пойдемте, посмотрим на Оллара.
Бывшего короля держали в таком же флигеле, что и эра Августа. И двор был таким же, и ведущая к нему арка, не хватало только дерева в углу двора, вместо него торчали растрепанные кусты. Кажется, сирень.
– Монсеньор желает подняться в камеру?
– Да. – Гулять с Олларом он не станет и в лучший летний вечер.
– Пожалуйте сюда. – Комендант услужливо повернул ключ и отступил, пропуская начальство. Скрывать Ричарду было нечего, напротив, он бы предпочел, чтобы Перт все слышал, но тупица, чего доброго, вообразит, что присутствовать при разговорах супрема с узниками – его обязанность; объяснять же разницу между Олларом и Штанцлером Ричард не собирался.
– Не отходите далеко, – велел коменданту Дикон, – я хочу осмотреть помещения, в которых при Олларах держали обвиняемых. В частности, госпожу Оллар.
Фраза прозвучала глупо, и Ричард, разозлившись сразу на себя и Фердинанда, хлопнул дверью. Камера оказалась просторной и жарко натопленной, что после промозглых дворов пришлось как нельзя более кстати. Фердинанд, похожий в теплом коричневом камзоле на негоцианта средней руки, близоруко сощурился и открыл было рот, но не произнес ни слова. Ричард отчего-то тоже растерялся.
– Господин Оллар, – быстрее, чем следовало, выпалил юноша, – я королевский супрем. Инспекция тюрем и посещение узников входят в мои обязанности. Есть ли у вас жалобы или пожелания?
– Нет, господин супрем, – равнодушно откликнулся бывший король и вернулся к толстой книге, в которой Ричард узнал драмы Дидериха. Разговор можно было считать оконченным, но с эром Августом они провели больше часа. Каким бы недалеким ни был Перт, он не мог этого не заметить. Могло дойти до Альдо, а Ричард не собирался пересказывать услышанное от эра Августа даже сюзерену. Значит, придется проторчать у Оллара не менее получаса.
– Итак, претензий к тюремщикам и коменданту у вас нет? – уточнил Дикон, устраиваясь напротив бывшего короля. Кресло было не новым, но удобным. В камине уютно трещали поленья, круг от лампы падал на знакомую гравюру. «Плясунья-монахиня…» Пожалуй, лучшая вещь Дидериха, но не о литературе же говорить… – Вижу, у вас тепло и чисто.
– Да, господин супрем.
Ровный равнодушный голос был неприятен именно своим равнодушием. Ричард предпочел бы, чтоб на него обрушился поток жалоб, тогда бы он вызвал коменданта и велел разобраться. Это убило бы время и сняло все вопросы, но Фердинанд молчал, как какой-нибудь сундук.
– У вас есть Эсператия?
– Я – олларианец, господин супрем.
– Возможно, вы хотите кого-нибудь видеть?
– Нет, господин супрем.
– Даже кардинала Левия?
– Я – олларианец, господин супрем.
– Можете не обращаться ко мне всякий раз по должности.
– Благодарю, господин супрем.
Святой Алан, это не только не человек, это какая-то рыба! Говорящая рыба в камзоле, которая вот-вот станет причиной войны.
– Может быть, вы желаете кому-нибудь написать?
– Нет.
– У вас есть перо и чернильница?
– Да.
Такая беседа доведет до исступления даже бергера. Под пустым взглядом Фердинанда Ричард осмотрел письменный стол, каминную полку, кровать с вытертым бархатным пологом, толстую книгу у изголовья – родную сестру той, которой Дикон убил крысу. Шрам на руке остался до сих пор, а могло быть и хуже. Отвратительная голохвостая тварь была не из трусливых. В отличие от расплывшегося глупого человека, из-за которого лилась кровь. Крысы разносят чуму, Фердинанд – войну.
– Вы можете способствовать предотвращению кровопролития, – резко бросил юноша. – Потребуйте от упрямцев сложить оружие, подтвердите, что Карл Оллар не является вашим сыном, и дайте свободу… вашей супруге.
– Я не могу ничего требовать от тех, кто верен Талигу. Я отрекся, – промычал бывший король, делая попытку вернуться к чтению. Это уже походило на оскорбление. Походило бы, если б Оллар мог оскорбить Окделла.
– Закройте книгу, – все еще сдерживаясь, велел Дикон. – Вы не лавочник в своей спальне. Вы – узник, и перед вами супрем Талигойи. Талига больше нет. Олларам был отпущен один круг. Он истек. Вам все ясно?
Фердинанд поднял дряблое лицо. Так он был еще уродливей.
– Нет короля Талига. – Маленькие свиные глазки глядели прямо. – Талиг есть. И будет.
– Кто бы говорил! – Супрем не должен кричать, но сдержаться невозможно! – Вы подписали отречение и признали права истинного короля. Отречение не имеет обратного хода.
– Я не оспариваю отречение. – Бледные губы чуть дрогнули. Улыбка? Плач? – Династии конец… Я предал свой народ, свое имя, своего маршала, жену, сына… Я предам их снова, если меня заставят, только, молодой человек, я – это не Талиг, а Талиг, к счастью, не я, он выдержит.
Даже если вы убили Алву, Рудольф жив. И Георгия… Моя сестра сильней меня. Рано или поздно они с Рудольфом соберут страну из осколков. Их сын, по закону Франциска, станет королем… Я этого, разумеется, не увижу, и хорошо. Мне было бы тяжело смотреть в глаза тем, кого я подвел, но вы еще вспомните наш разговор, господин супрем… Подобранный Рокэ сын изменника. Вы так и не стали рыцарем, оруженосец! Вы никем не стали…
– Хватит! – Если сейчас же не уйти, он не выдержит и ударит. Ударить узника – позор, но разве позор убить крысу? – Вы не заслуживаете ничего, кроме презрения!
– Не заслуживаю, – согласился Оллар. – Так же, как и вы. Только я знаю, что заслуживаю презрение, а вы – нет.
3
До первых домов оставалось минут десять-пятнадцать неспешной рысцы. Ветер уже доносил собачий лай, отчетливо тянуло дымком. Скорому отдыху радовались не только норовящие перейти в кентер лошади, но и заметно повеселевшие наездники. Наследник Фельсенбургов хотел в тепло не меньше других, но мечты о горячих колбасках не могли вытеснить дурных предчувствий. Бабушкины посланцы появились неспроста, самим своим появлением напомнив о Бермессере с Хохвенде, претензиях Фридриха, нарочитой сдержанности Бруно. Умом Руппи понимал, что фельдмаршал не мог встретить Олафа с распростертыми объятиями. Это в море адмирал – кесарь, а на берегу командующий смотрит не столько на фрошеров, сколько на Эйнрехт. Упустишь ветер, и сторонники Фридриха насядут на кесаря, вынуждая отозвать то ли неудачника, то ли заговорщика… И все равно Бруно мог бы намекнуть, что все понимает, а не гнать адмирала цур зее в столицу чуть ли не под конвоем. Олаф не из тех, кто бежит от ответа, даже если забыть, что уцелевшие в долгу у погибших. Пока переживший героев трус не запляшет на рее, экипаж «Ноордкроне» не войдет в Рассветные Сады, а Олаф Кальдмеер и Руперт фок Фельсенбург не увидят в море удачи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});