Рядом с ним спал Пиппин и видел приятные сны. Но вот что-то переменилось в его снах, он пошевелился и застонал. Внезапно он проснулся или подумал, что проснулся. Он все еще слышал в темноте звук, потревоживший его сон, звук, похожий на поскрипывание ветвей на ветру, скребущихся тонкими древесными пальцами в окна и двери: кр-рик, кр-рик, кр-рик… Он подумал, не растут ли рядом с домом ивы. И внезапно его охватило ужасное чувство, что он не в обычном доме, а там, в дупле, внутри Ивы, и снова слышит ее жуткий сухой скрипучий голос, смеющийся над ним. Он сел, нащупал мягкую подушку и, успокоившись, снова лег. В ушах будто эхом отдавалось: «Отдыхайте мирно до утра! Не бойтесь ночных звуков!» И он снова уснул.
В тихий сон Мерри вторгся звук капающей воды. Она мягко струилась вниз, окружая дом, и вот уже вокруг него разливалось темное безбрежное озеро, а вода все прибывала. «Я утону! — подумал он. — Вода ворвется в дом, и я утону». Ему казалось, что он лежит в мягком скользком иле. Резко вскочив, он сел и опустил ноги на холодную каменную плиту. Тут он вспомнил, где находится, и снова лег. И опять ему показалось, что он слышит голос — а может, он просто вспомнил его: «Ничто не проникает здесь в дверь и окна, кроме света луны и звезд да ветра с вершины холма». Легкое дуновение воздуха шевельнуло занавеску.
Мерри глубоко вздохнул и снова уснул.
Сэм, насколько он мог вспомнить, проспал всю ночь крепким сном, довольный как бревно, если только бревно может быть довольным.
Все четверо проснулись одновременно в свете утра. Том расхаживал по комнате, насвистывая, как скворец. Услышав, что хоббиты зашевелились, он хлопнул в ладоши и воскликнул:
— Хей! Вперед, мерри-дол, дерри-дол! Мои дорогие!
Он раздвинул желтые занавески, и хоббиты увидели, что они с обеих сторон комнаты закрывали окна, одно из которых выходило на восток, а другое на запад.
Они вскочили, чувствуя себя свежими и отдохнувшими. Фродо подбежал к восточному окну и увидел огород, серый от росы. Он смутно ожидал, что перед ним появится дерн, подходящий к самым стенам и покрытый следами копыт. Но за высоким частоколом, увитым фасолью, ничего нельзя было разглядеть. Вдали, окутанные лучами восходящего солнца, поднимались вершины холмов. Утро было бледное, небо на востоке затянули длинные узкие облака, по краям красные и клочковатые, а изнутри мерцавшие янтарным светом. Похоже, собирался дождь. Быстро светало, и красные цветы бобов вспыхивали огоньками среди влажных зеленых листьев.
Пиппин поглядел в западное окно и увидел море тумана, за которым Лес совершенно скрылся. Казалось, будто перед ним сплошная пелена облаков. В одном месте виднелась темная полоса, где туман распадался на клочья белых лоскутьев и перьев: это была долина Ивового Прута. Слева по склону холма сбегал ручеек, исчезая в белой пелене. Сразу за окном находился цветник, обнесенный живой изгородью, серебрящейся нитями паутины, а за цветником блестела в каплях росы скошенная трава. Никаких ив здесь не было.
— Доброе утро, славные друзья! — воскликнул Том, шире распахивая восточное окно. Прохладный воздух ворвался в него, запахло дождем. — Думаю, солнце сегодня не станет особенно показывать лицо. Я еще до рассвета походил вокруг, взбирался на вершины холмов, прислушивался к погоде, к влажной траве под ногами и влажному ветру над головой. Я разбудил Золотинку песней под ее окном. Но хоббитов ранним утром не разбудишь. Ночью Маленький народ пробуждался во тьме, а утром к нему пришел сон. Ринг о динг дил-ло! Вставайте, мои веселые друзья! Забудьте ночные страхи! Ринг о динг дилло-дол! Дерри-дол! Просыпайтесь, друзья! Если успеете, найдете завтрак на столе. Если опоздаете — будет вам трава и дождевая водица!
Нужно ли говорить, что, хотя угроза Тома прозвучала шутливо, хоббиты мигом явились к столу и встали из-за него, лишь когда тарелки их опустели. Ни Тома, ни Золотинки на этот раз за столом не было. Том чем-то гремел на кухне, взлетал вверх-вниз по лестнице, напевал то в доме, то снаружи. Столовая выходила на запад, на затянутую туманом долину, и окно было раскрыто. С тростниковой крыши капало. Не успели еще друзья окончить завтрак, как облака сгустились и хлынул проливной дождь. За его сплошной пеленой леса совсем не было видно.
Хоббиты смотрели в окно, и откуда-то сверху до них донесся мягкий, чистый, как будто сплетающийся с шумом падавшего с неба дождем, голос Золотинки. Они разобрали всего несколько слов, но им стало ясно, что это дождевая песня, такая же желанная, как ливень для сухих холмов, песня о Реке, которая бежит с гор к далекому Морю. Хоббиты с восхищением слушали, и Фродо радовался всем сердцем и благословлял ненастную погоду, потому что из-за нее откладывался их отъезд. С самого пробуждения он с тоской думал о том, что нужно уезжать, но сейчас понял, что никуда сегодня они уже не уедут.
Высоко в небе западный ветер гнал облака, чтобы они пролились дождем на голые вершины Курганов. Все вокруг затянула сплошная серая пелена. Фродо стоял у открытой двери и следил, как белая меловая тропинка превращается в молочную реку и, пузырясь, устремляется вниз, в долину. Из-за угла дома вышел Том Бомбадил, размахивая руками, словно бы отгоняя от себя дождь. И действительно, когда он поднялся на порог, то был совершенно сухим, кроме башмаков. Он снял их и поставил к очагу. Потом сел в самое большое кресло и подозвал к себе хоббитов.
— Сегодня у Золотинки стиральный день, — сказал он, — осенью она все чистит. Но для хоббитов слишком сыро, пусть они пока отдохнут! Сегодня хороший день для длинных рассказов, для вопросов и ответов, и поэтому Том начинает беседу.
И он рассказал им много занимательных историй, иногда как бы обращаясь к самому себе, иногда поглядывая на них из-под густых бровей яркими голубыми глазами. Иногда он начинал петь, вставая с кресла и приплясывая. Он поведал хоббитам истории о пчелах и цветах, о жизни деревьев, о странных обитателях Леса, о злых и добрых, дружественных и злобных, жестоких и приветливых существах, прячущихся в зарослях ежевики.
Слушая, они начинали понимать Лес, где они были чужаками. Том все время возвращался в своих рассказах к Старой иве, и Фродо многое узнал о ней, слишком многое, и это было не очень радостно. Слова Тома обнажили мысли и сердца деревьев, нередко мрачные, полные ненависти к существам, которые свободно передвигаются по земле, грызут, кусают, рубят, ломают, жгут, — к настоящим убийцам и захватчикам. Старый лес назывался так недаром: он был действительно последним сохранившимся из давно забытых лесов древности, и в нем еще жили, старея не быстрее холмов, отцы отцов нынешних деревьев, помнящие времена, когда они были хозяевами земли. Бесчисленные годы, прожитые ими, наполнили их гордостью, мудростью и злобой. Но никто из них не был так опасен, как Великая ива: сердце у нее сгнило, но вот сила сохранилась еще молодая, и она была хитра, и коварна, и опытна в колдовстве, а песни ее и мысли слышны были в Лесу по обе стороны реки. Ее жаждущий серый дух черпал силу из земли, далеко простирая свои корни, раскидывая в воздухе невидимые пальцы, и она держала в своей власти почти все деревья Леса от Высокого заслона до самых Курганов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});