class="empty-line"/>
Баррикады на Васильевском острове. 1905 год
В этом отрывке из дневника – вся жизнь Петрограда военной поры. Промышленность переориентирована на выполнение военных заказов, общественной жизни действительно нет никакой, многие дамы из общества становились сестрами милосердия (в лазаретах катастрофически не хватало персонала, особенно среднего и младшего). Однако продолжали работать театры и рестораны, устраивались концерты… Последний директор Императорских театров Владимир Теляковский писал примерно в то же самое время в своем дневнике о том, что «количество просьб об участии наших артистов в различных концертах и спектаклях на нужды войны столь велико, что иногда в день приходит до десяти прошений».
Впрочем, у поэтессы Зинаиды Гиппиус сложилось другое впечатление: «Итак – война. Фронт далеко, и внешне в Петербурге она почти так же мало чувствуется, как прежде японская. Петербург не изменил своей физиономии, переполнены театры и рестораны, такое же движение на улицах, только на фонарях зачем-то налепили синенькие колпачки, да под нашими окнами новобранцы посреди улицы прокалывают штыками соломенные чучела. Писатели пописывают о войне… Сологуб сразу объявил: «Громки будут великие дела!» Куприн решил, что немцы – «гидра», которую нужно «доконать». Во всяких «обществах» доклады тоже всё о войне и о «доконанье» неприятеля».
Женщины заменяли ушедших на фронт мужчин, осваивая несвойственные им профессии извозчиков, дворников, подсобных рабочих и т. д. В декабре 1914 года (только в декабре!) в Петрограде были закрыты все немецкие учреждения и предприятия, перестали выходить газеты на немецком языке, а в феврале следующего года подданным Германии и Австро-Венгрии было запрещено с оговоркой «и притом навсегда» приобретать права на недвижимость в Российской империи. После начала войны появился ряд обществ, целью которых являлась борьба со всем немецким. В Петербурге самой известной организацией подобного рода было «Общество 1914 года», созданное в декабре месяце для «содействия самостоятельному развитию производительных и творческих сил России, её познанию, просвещению и освобождению русской духовной и общественной жизни, промышленности и торговли от немецкого засилья». Благодаря тому, что в члены Общества принимались лица «без различия политических убеждений», ряды его быстро росли и в конце 1916 года доросли до шести тысяч человек. Правда, к тому времени бороться уже было не с чем, поскольку «немецкое засилье» давно искоренили… По горькой иронии судьбы (а скорее всего, по обычному своему недомыслию) Николай II в январе 1916 года назначил председателем Совета министров Бориса Штюрмера, добавив ему в марте того же года должность министра внутренних дел, которая в июле была заменена на должность министра иностранных дел. Штюрмер всячески демонстрировал свой патриотизм и вообще считал себя русским, но его немецкая фамилия вызывала в народе недовольство – царица-немка поставила на важнейшие посты немца, чтобы он привел Россию к поражению.
К середине 1915 года, когда стало ясно, что война приобрела затяжной характер, патриотический подъем начал постепенно сменяться недовольством. Пошли разговоры о том, что царица немка, а царь у нее под каблуком и потому не видать нам победы. Распутина тоже всяко-разно склоняли, не зная о том, что он категорически не советовал Николаю вступать в войну с Германией, но император на этот раз ослушался своего Друга.
1916 год можно назвать «годом трёх Д» – дефицита, дороговизны, депрессии. «Плохо везде, – записала в дневник в январе Зинаида Гиппиус. – Истощение и неустройство. У нас особенно худо. Нынешняя зима впятеро тяжелее и дороже прошлогодней. Рядом – постыдная роскошь наживателей». А вот запись от октября: «В атмосфере глубокий и зловещий штиль. Низкие-низкие тучи – и тишина. Никто не сомневается, что будет революция. Никто не знает, какая и когда она будет, и – неужели ли? – никто не думает об этом. Оцепенели. Заботит, что нечего есть, негде жить, но тоже заботит полутупо, оцепенело. Против самых невероятных, даже не дерзких, а именно невероятных шагов правительства нет возмущения, даже нет удивления. Спокойствие… отчаянья».
Один из рукописных списков Рабочей петиции 9 января 1905 года
Но случалось и хорошее… Например, в мае 1916 года в сквере перед зданием Николаевского кавалерийского училища состоялось открытие памятника его знаменитому выпускнику Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Церемония закладки памятника состоялась в октябре 1913 года и первоначально его предполагалось открыть 14 октября 1914 года, в канун столетия со дня рождения поэта, но этому помешала начавшаяся война. Памятник работы Бориса Микешина был принят публикой прохладно. «Сидит в пальто не пойми кто», шутили петербуржцы, несмотря на то что Лермонтов был изображен в накинутой на плечи шинели. Его и в самом деле трудновато узнать, хорошо еще, что надпись на постаменте сделана крупными буквами, которые бросаются в глаза издалека.
Письмо Великого князя Дмитрия Павловича к отцу об убийстве Распутина. 1916 год
«На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции, – писал Александр Блок. – Так понимали в то время положение все люди, обладавшие государственным смыслом; ни у кого не могло быть сомнения в необходимости операции; спорили только о том, какую степень потрясения, по необходимости сопряженного с нею, может вынести расслабленное тело. По мнению одних, государство должно было и во время операции продолжать исполнять то дело, которое главным образом и ускорило рост болезни: именно, вести внешнюю войну; по мнению других, от этого дела оно могло отказаться… Главный толчок к развитию болезни дала война; она уже третий год расшатывала государственный организм, обнаруживая всю его ветхость и лишая его последних творческих сил. Осенний призыв 1916 года захватил тринадцатый миллион землепашцев, ремесленников и всех прочих техников своего дела; непосредственным следствием этого был – паралич главных артерий, питающих страну; для борьбы с наступившим кризисом неразрывно связанных между собою продовольствия и транспорта требовались исключительные люди и исключительные способности; между тем, власть, раздираемая различными влияниями и лишенная воли, сама пришла к бездействию; в ней, по словам одного из ее представителей; не было уже ни одного «боевого атома», и весь «дух борьбы» выражался лишь в том, чтобы «ставить заслоны». Император Николай II, упрямый, но безвольный, нервный, но притупившийся ко всему, изверившийся в людях, задерганный и осторожный на словах, был уже «сам себе не хозяин». Он перестал понимать положение и не делал отчетливо ни одного шага, совершенно отдаваясь в руки тех, кого сам поставил у власти».[78]
В октябре 1916 года около двенадцати тысяч