Мисс Браун вновь закурила, пустила дым в расписанный веселыми цветочками потолок.
– Как-то я читала произведение одного молодого советского прозаика, – заговорила она вновь, – конечно, издававшегося за рубежом под псевдонимом. Кстати, именно я отыскала его в Москве и я же отвезла его рукопись в Лондон. Так вот, он очень остроумно в своем произведении использовал имена двух из наиболее упорных партийных писателей. Их именами он назвал тайных агентов советской госбезопасности. Представляете, как будут смеяться русские слушатели, когда услышат это по «Би-би-си» или по «Голосу Америки»! Два популярных, партийных, ортодоксальных – и вульгарные филеры! Господин Виктор Зорза из «Гардиан» прекрасно владеет умением поставить под сомнение большевистскую репутацию. Об одном советском писателе, неприятнейшем из неприятных, он написал так, что в сталинские времена его бы после писаний господина Зорзы непременно отправили в Сибирь. Намеками и полунамеками господин Зорза изобразил его таким хитроумным, так тонко маскирующимся контрреволюционером, что второго и найти трудно.
– Ну и что с ним было, с тем писателем?
– Да ничего. Держится. Это значит, что надо еще и еще наносить удары. У вас в Италии есть некто синьор Спада…
– Бенито?
– Да. Вы его знаете?
– Как человека, который каждое лето приезжает купаться на то побережье, где я живу. Но он марксист, говорят.
– Господин Троцкий тоже называл себя марксистом. Так вот, господин Спада – я слежу за мировой прессой – в последние годы стал по писывать по вопросам советской литературы. Очень успешно работает в необходимом нам ключе, хотя личных контактов с ним мы не имеем.
– Он состоит в партии коммунистов.
– Это известно, и это превосходно! Выступления коммуниста, направленные против Советского Союза, – цены нет таким выступлениям.
– А чем же можно объяснить, что коммунист идет против коммунистов?
– Обычно объясняется это тем, что такой коммунист никакой не коммунист, а просто формально состоит в партии коммунистов. Вы не знаете истории революционного движения в России. А я знаю. У социалистов-революционеров был в их Центральном Комитете некто Азеф. Евно Азеф. He слыхали? Нет, конечно. Понимаю. Так он служил в царской охранке. А у большевиков в Центральном Комитете был некто Малиновский, из рабочих. Они его в депутаты Государственной думы выставляли, настолько ему верили. Так он тоже служил в охранке. Боже мой, чему вы удивляетесь! А где их нет, предателей. Но синьор Спада может и не быть агентом никаких охранок. Он просто человек другого политического вероисповедания, а забрел в чужую ему среду. Я вас не утомила? Здесь душновато. Не попросить ли нам мороженого?
– Мороженого можно. Но не потому, что вы меня утомили. Я весь внимание. Вы правы, чтение того, что пишут о России и в самой России, способно запутать человека. У меня, например, вот такая голова… – Сабуров показал руками, насколько его голова распухла. – А ясности нет. Все противоречиво, все противоположно. И те правы и эти. И где же истина – кто скажет?
– Она в вине, как говорили древние. За ваше здоровье, синьор Карадонна! Надеюсь, что личное знакомство с Россией, совсем не с той, которую вы знали во время войны, с другой, поможет вам определиться.
Клауберг в этот час пребывал в другом ресторане Брюсселя, вдвоем с таким же, как он сам, плотным, седым человеком, лицо которого было исполосовано складками резких морщин.
– Никакой разведки, никакого шпионажа. Это главное условие, поставленное нам в Лондоне,– говорил ему Клауберг, потягивая пиво.
– Мало ли что они там болтают, Клауберг, мало ли что. – Когда собеседник Клауберга говорил, на скулах его ходили под кожей большие, бугристые желваки. – Может быть, вы думаете, мой друг, что мы вас вытаскивали из Мадрида для увеселительной прогулки в Москву? Никаких разведок и никакого шпионства и не требуется, но и работать вслепую, подобно роботу, на этих англо-американцев настоящий немец не должен, не имеет права. Мы им будем помогать ровно настолько, насколько это выгодно нам, и до тех пор, пока наконец нужда в них для нас отпадет. Раз вы туда едете, Клауберг, вы обязаны установить кое-какие контакты. Контакты, понимаете? И только. Ваше дело убедиться, есть ли там те, на кого мы надеемся. Существуют ли они? Времени с тех пор, когда мы с ними общались, прошло все-таки препорядочно, событий всяческих в мире произошло предостаточно. А люди смертны. и так далее. Словом, посмотрите, есть ли они, а если есть, то надо напомнить им об их долге. И только-то. Не так уж и много, согласитесь, Клауберг, совсем немного.
Клауберг молчал.
– Кстати, – продолжал его собеседник, – настоящий человек в вашей группе вы один. Карадонна – русский, вы это знаете лучше меня. Клауберг кивнул.
– Мисс Браун… Древо ее жизни запутанно. Но есть данные, что наполовину она тоже русская.
– Я подозревал это! Я так и думал.– Клауберг хлопнул ладонью по столу. – Вот змея!
– А Росс, Юджин Росс, русский даже не наполовину, а полностью, как Карадонна. Но скрывает это. Мы, как видите, основательно изучи ли ваших сотрудников.
– А почему он это скрывает?
– Наивный вопрос, Клауберг! Почему скрывает свою истинную национальность Карадонна?
– Это более чем понятно. Карадонна может оказаться в списке военных преступников. А Росс молод, он в войне не участвовал.
– Значит, участвовал в чем-то другом. Автомобилист, боксер, фотограф… Много разных ценных качеств. Может, еще и джиу-джитсу знает, стрельбу из бесшумных пистолетов. Я не удивлюсь, если эта скотина окажется из каких-нибудь «зеленых беретов». Итак, Клауберг, компанийка у вас вонючая, один настоящий человек вы. И Германия на вас надеется. Вы поняли? Дело пустяковое. Для настоящего немца – сущая мелочь. Зиг хайль! – шепотом произнес собеседник Клауберга. Представляясь при встрече, он назвал свою фамилию, но Клауберг понимал, что она не подлинная, и мысленно называл его просто начальником. Он, конечно же, был начальником. Но каким, откуда – спрашивать не следовало.
– Зиг хайль! – еле слышно ответил и Клауберг. – А это вполне серьезно,– спросил он,– там, в Ганновере?
Собеседник понял.
– Более чем серьезно. Это настоящее. Верьте, Клауберг, мы еще увидим парады в Нюрнберге, еще будут усыпаны цветами и дорогие могилы, еще подымутся над ними грандиозные памятники. Но лучший памятник лучшим сынам немецкого народа – наша с вами неустанная работа на благо фатерланда. Запоминайте адреса, имена, фамилии, друг мой, кого я вам сейчас назову. Жаль, что мы с вами не знаем языка народа майя. В нем до сих пор не разберутся, вы бы это записали на майя. А так надо прочно, очень прочно запоминать, запоминать.
Юджин Росс сидел в третьем месте. В кабачке, который он нашел в грязном районе старых домов. Две полупьяные девки расположились за его столиком. Все трое пили джин и быстро косели.
– Вы стервы, – говорил им Юджин Росс по-английски. – Вам это известно, да? – Они плохо понимали английский и весело смеялись.
Минувшим днем Юджин Росс меньше всего шатался по оружейным магазинам. По указанному ему адресу он отыскал энтээсовцев, молодых и не очень молодых русских парней и девиц, с которыми провел несколько часов. Они орали на него, требовали, чтобы в Москве, поскольку он туда едет, он показал бы себя, показал бы, что свободная Россия живет, хотя и не имеет своего угла; по их мнению, он должен был устраивать в Москве демонстрации на Красной площади; одна дура советовала ему даже взять с собой для этого трехцветный флаг старой царской России, чтобы все сразу увидели, кто он такой. Никто из них не интересовался его подлинным именем: Юджин так Юджин; Росс так Росс. А сами-то они кто? Не Сергеи, а Сержи, не Марии; а Мари и Мэри, не Владимиры, а Вольдемары и не Михаилы, а Мишели.
«Психи,– думал Юджин Росс о них по-русски, – болваны. Насколько же умнее вас американцы. Если и отцы ваши и деды боролись в свое время против красных, против Советов, вот так, как вы, то понятно, что у них ни черта не получилось!» Это были оголтелые, разъяренные парни и девки. Одни из них хвастались тем, что доверчивым советским туристам понапихивали в чемоданы экземпляры романа «Доктор Живаго» на русском языке, другие,– что маршировали перед гостиницей, в которой проездом остановилась советская футбольная команда, и предъявляли футболистам требование освободить никому не ведомых, осужденных советским судом литераторов, якобы пострадавших за то, что те писали чистую правду. Юджину Россу его умные американские наставники давно внушили, что все это чушь, ни за какую правду русские никого не судят, и пусть он этого не держит в голове. Орать он про это может где угодно и сколько угодно, это нормальная пропаганда, но верить не должен, чтобы не оказаться в дураках. И еще говорили ему, что на всяких правдолюбцев, которые смелы под псевдонимами, лучше всего не надеяться.