безопасности. А там время покажет, как нам поступить. Там у меня свои люди, они укроют нас. Верь мне, я не сделаю ничего такого, что может послужить тебе во вред. Ну, пошли! — решительно произнес я.
По мере того, как я говорил, тень недоверия исчезала с ее лица, и она уже дружелюбнее смотрела на меня.
Мария сунула руки в рукава телогрейки. Я взял свою шинель, накинул ей на плечи, как бурку, и мы отправились в путь.
Некоторое время шли молча.
Северный ветер налетал на деревья, срывал с них листья. На горизонте показалась темная туча. Мы прошли лес, вышли в поле, заросшее высокой травой. Слева показалась река Верхняя. Из соснового леса тонкими струйками поднимался голубой дымок. Вскоре мы увидели и сам дом. Это была усадьба «нашего человека».
Было тихо, как перед бурей. Низко, совсем низко пролетела стая птиц.
— Погода портится, — проговорила Мария.
— А мы уже пришли, — ответил я и указал на дом.
— Хорошо, если хозяин еще жив. А то, может, и его растерзали эти звери, — сказала девушка.
— Почему ты думаешь, что и его убили? — удивился я, будто ничего не знал о хозяине.
— Я знаю его. Он помогал красным. И если повесили моего отца...
— Откуда ты знаешь, кому он сочувствовал и помогал?
— Как мне не знать? Он часто ходил к отцу. Они были друзьями, ничего не скрывали друг от друга.
Теперь мне стало ясно, кто навел наших на отца Марии. Мне было искренне жаль девушку, но в то же время я был рад тому, что наш ставленник был верен нам.
— Все равно придется хотя бы зайти к нему, узнать, жив он или нет, — сказал я и пошел вперед.
Уже в воротах Мария спросила меня:
— Знать бы хоть, как вас зовут...
Я назвал ей свое имя и фамилию.
Она, остановившись, посмотрела на меня с радостным удивлением.
— Так вы грузин! Отец часто говорил, что грузины хороший народ, добрый, верный, — сказав это, она взяла меня за руку.
Дата поднялся с койки, с негодованием посмотрел на офицера.
— Не знала, бедняжка, что хвалит убийцу отца!
— Почему убийцу? Разве я повесил его?
— Не все ли равно: ружье охотника поразит лань или ее разорвут разъяренные охотничьи собаки?.. Ну, да, продолжай!
Тория видел, разумеется, что Букия возмущен его поступками, с трудом сдерживает себя, и все же продолжал свою исповедь. И не потому, что его мучила совесть и чистосердечным рассказом хотел он облегчить свою душу. Он ни в чем не раскаивался, он и в будущем будет поступать так же, его не остановят ни слезы, ни кровь, он верный слуга царю и отечеству. А рассказывает он все это потому, что у него нет другого выхода. Он не так уж глуп, чтобы не предвидеть возможных последствий искренней исповеди шкиперу «Чайки», но если не он сам, то один из пассажиров сделает это. И его надо опередить. Офицер разведки вынужден рассказать то, чего все равно нельзя будет скрыть, рассказать так, чтобы обезоружить шкипера своей искренностью, чтобы пробудить в нем сочувствие к себе.
И Тория продолжал:
— Хозяин был дома. На мой условный стук он открыл дверь. Увидев Марию, отшатнулся и застыл на месте, не зная, что и сказать. Придя в себя, вопросительно посмотрел на меня.
— Дядя Петро... — вскрикнула девушка надтреснутым голосом, не заметив замешательства хозяина, обняла его и прижалась к груди.
Петро заплакал.
Я молча стоял рядом. Петро понял, что я увел дочь большевика не ради мщения, и ласково погладил ее по голове.
— Будет, дочка, будет, — уговаривал он Марию, ведя ее в дом. А я все стоял и молчал. Мне было жаль Петро. — Георгий искоса взглянул на Дата, умолк и задумался.
Глава четвертая
ПЕТРО ЖУК
Петро Жук был высокий, крепкий и не старый еще казак, сорока пяти лет. В волосах его не было еще седины. Но за последнее время он сильно сдал. Лицо его сморщилось и потемнело, как кора дуба, плечи поникли. Казалось, он утратил всякий интерес к жизни, хотя и трудился каждый день от зари до зари то в саду, обнесенном колючей проволокой, то на опушке леса, где у него было около двух десятин земли. Вернувшись в дом разбитый и усталый, валился он на лавку передохнуть, а потом снова принимался за работу, шел в хлев, как с людьми, разговаривал там с лошадьми и коровами, отводил душу и с тоской вспоминал те недавние еще времена, когда был счастлив и на душе было легко и спокойно. И ведь как все ладно складывалось. В доме достаток, жена — красивая, работящая, сын подрос, окончил техническое училище, назначили его главным механиком на маслобойном заводе в Екатеринодаре. Какой пир устроил тогда Петро Жук! С утра до вечера со стола не убиралось угощение, не уходили гости. Всем хотелось посмотреть на сына Петро, на ученого человека.
Почему же теперь Петро так печален? Дом у него по-прежнему полная чаша. И жена по-прежнему рядом и полна сил. Андрей жив и здоров. Как будто бы все так, как и раньше. Но вот Петро как будто подменили. Правда, в мире стало ох как неспокойно. В России идет гражданская война, вот уже и сюда докатилась. По эту сторону реки Верхняя — красные, с той — белые. Петро не очень-то понимал, кто прав, кто неправ, — красные или белые. Правда, сын Андрей пытался как-то растолковать отцу, что к чему, но давно уже не видел Петро сына, а где уж самому ему разобраться во всем, когда он даже имя свое толком написать на бумаге — и то не может.
Все удивлялись, видя Петро таким подавленным, и, вспоминая его прежний добрый и веселый нрав, старались разгадать причину печали, но постепенно привыкли к перемене в нем и отступились.
Жена не могла понять, что же терзает Петро, что могло раздавить такого крепкого человека?
— Петро! Скажи, что с тобой, откройся! Глядишь, и полегчает, спадет гора с плеч, — уговаривала она мужа, горестно вздыхая.
— Уймись, баба, сколько раз говорить: захворал я. Не знаю, встану утром, не встану! А тут еще ты... — неохотно отвечал Петро и отворачивался.
— Не болью ты мучаешься! Я ведь вижу! — украдкой вытирала слезы жена. Плакать над