– Хочу его на день рождения, – шепотом сказала Ася.
– Я привезу тебе в Москву, – повторила Зина и тут же отшатнулась: – С ума сошла?! Он же не вещь, не свитер поносить… Он же мой муж!..
– Один раз?.. Всего один раз! Один раз, можно? Как будто мы опять маленькие и у нас все общее, и карандаши, и раскраски… Можно?
– Можно, – сказала Зина. – Я же всегда дарю тебе на день рождения что-нибудь свое. В одном рассказе Мопассана так делят мужчину: одной навсегда, другой, романтической героине с роковой любовью, на время.
Странно, очень странно. Но в безумном Зазеркалье есть же какие-то безумные правила!.. Были же какие-то причины для этого странного договора, разделившего их на долгие годы?.. Благодарность Асе за то, что прежняя близость вот она, тут? Жалость к ее бесприютности? Понимание, что Ася по-человечески устроена лучше, чем она сама, – простила, а у нее, Зины, попробовал бы кто-нибудь что-то отнять?.. В общем, как ни крути, Зина ощущала свое «можно» как героический поступок – отдать Илью, как свою собственность, почти как подарить свою куклу.
И ни одной из них не закралась мысль, что этот «подарок на день рождения» нехорошо.
Очень странно. Но ведь каждый познает мир по-разному, кто-то как в рассказе Мопассана…
Девочки вернулись в зал, но Зина за стол не села.
– Мне нужно учебник забрать. Я поеду за учебником. Это далеко, – объяснила Зина. – Сейчас восемь часов, поезд в двенадцать, так?.. Встретимся через два часа, в десять на углу Невского и Восстания.
– В десять на углу Невского и Восстания, – повторил Илья, и Ася кивнула, из ее глаз посыпались звезды, прямо в тарелку с эскалопом.
От Дома журналистов до Графского переулка идти три минуты, если бежать – две…
Ровно в десять Зина стояла на углу Невского и Восстания. Был первый ноябрьский мороз, она мерзла, переминалась с ноги на ногу в своих тонких колготках цвета загара.
Она простояла на морозе целый час, как часовой, как оловянный солдатик, глупый оловянный солдатик, не решаясь уйти – вдруг они сейчас придут, боясь и не веря, что что-то случилось, и зная, что в окне мастерской на Графском то загорается, то гаснет огонек и Илья с Асей не могут оторваться друг от друга. «…Он меня целует… рука – так, я его глажу, я его глажу, так, так…» Горячий шепот, дрожащие губы, запрокинутое лицо.
Дворами можно было добежать от Графского переулка до Московского вокзала минут за десять, так что все в порядке – на поезд успели.
…Свердловка хоть и самая лучшая в городе больница, для всех самых-самых, и палата на двоих с телевизором, и врачи почтительно-вежливые, но все же… само название – «Отделение гинекологии» – вызывало у Зины брезгливость, – здесь все внимание женскому низу. Как будто она не человек, не мыслящее существо, а раскрытое тело, раздвинутые ноги – невыносимо, оскорбительно, хочется кричать «что это, за что?!». Но кричи, не кричи, каждый день – гинекологическое кресло, унизительная поза, беззащитность перед медсестрой, которая делала процедуры там…
Ася при мысли о поцелуях Ильи чувствовала, будто ее огненным мечом протыкают снизу, а Зина – никогда-ничего-никаких огненных мечей! А теперь ей каждый день говорили: «Не стой как истукан, лезь на кресло» – и на кресле как будто протыкали огненным мечом…
Ася! Илья пришел ко мне в больницу в первый же день в приемные часы и, вывалив на тумбочку обязательные апельсины, сказал: «Я виноват, что ты простудилась, замерзла, я виноват, ты ждала, а я… я виноват». Поднял голову, взглянул мне в глаза и сказал: «Мне в редакцию нужно было, верстку моей статьи посмотреть…»
Я истерически закричала: «Ненавижу, уходи из моего дома, уходи из моей больницы, уходи!» Илья испугался и ушел, как колобок выкатился из палаты. Соседка по палате сказала: «Ну что ты, девочка, мужики ведь не виноваты, что у нас там все так устроено», и я так заплакала, что мне сделали укол, и я от димедрола спала до утра, до следующего утреннего – «В процедурную! На кресло!».
А чего бы я хотела? Чтобы Илья, как в советской книжке, поднял голову, посмотрел мне в глаза усталым взглядом – после бессонной ночи в госпитале, если он врач, после ночного эксперимента, если он физик, – посмотрел мне в глаза усталым взглядом и отрывисто сказал: «Все было. Но больше никогда. Решай». А я бы сказала… ничего бы не сказала, только выкатилась бы слеза и без слов было бы ясно, что с этой минуты мы с ним рука об руку… Так не бывает? Но в одной из папиных книг так было, было! Герой пришел к героине после ночной смены, он был начальник цеха, его жена – врач в заводской поликлинике, а любовница… ее и любовницей-то не назовешь, один раз он изменил жене, всего один раз! Любовница была хорошая одинокая женщина-учительница, в конце книги она нашла свое счастье с благородным отцом-одиночкой ребенка, который учился в ее классе. Всем хорошо!
Как я люблю этих советских положительных героев, настоящих мужчин с честными уставшими от подвига глазами…
Этот положительный советский герой – не Илья.
После этого Зина с Асей больше не виделись. Так получилось – у каждого своя жизнь, и вообще, Москва – Питер…
У каждого своя жизнь: у Зины сессия, студенческое научное общество, статья вместе с научным руководителем – основа для будущей диссертации, у Ильи поток чужих рукописей и первые свои очерки, статьи, он уже писал так много, как будто не человек, а пишущая машинка, – самопишущая. И вообще, Москва – Питер.
Но на самом деле – не хотели. Илья больше не хотел видеть Асю, потому что горячий шепот, запрокинутое лицо, дрожащие губы – не главное, главное – жизнь. Зина больше не хотела видеть Асю, потому что не хотела быть втроем. Ася не хотела видеть обоих, потому что все это было… как-то слишком – слишком много любви, слишком много страсти, а ей нужно жить самой.
З.P. S.
Ася! Голубой свитер с кружевами не достался никому. На следующий день я уже была в больнице – простудилась. Я простояла на улице два часа, а ты даже не вспомнила обо мне, примчалась на вокзал за минуту до отхода поезда, а обо мне забыла!
А если бы я лежала на рельсах на твоем пути к Илье, ты бы меня переехала?.. Ты попросила у меня Илью, как вещь, как свитер поносить, но ведь страсть не оправдывает все! Это нехорошо.
Я отдала тебе Илью, потому что я собственница и самое главное для меня – это мне, мое! Кажется, противоречие, да? Но сильное чувство собственности имеет две стороны: «мое, не отдам!» и «я даю тебе на время, потому что я этим уверенно владею, так уверенно, что могу дать тебе на время… К тому же отдать тебе это на время не в ущерб себе». Это – Илья. Я отдала тебе на время Илью, как будто бросила нищенке монетку. Но чувство собственности только объясняет, а не оправдывает…