Из управления кадров Виктора отправили под Саратов, в 8-й запасной авиационный полк. Зачем понадобилось гонять его туда-сюда по стране, он так и не понял. Но без лишних разговоров оформил все документы и, получив на продовольственном складе две селедки с двумя буханками хлеба, поехал на восток…
Хлопнула дверь, и в тамбур вошли две девушки. Они мельком взглянули на курившего Виктора и о чем-то зашептались. Эти девушки сели в поезд вместе с любителями курицы, и от этого неприязнь Виктора частично перекинулась и на них. В тамбуре было холодно, девушки скоро стали зябко ежиться, но обратно не спешили. Виктор докурил папиросу, но возвращаться в тепло вагона не хотелось, он демонстративно стал так, чтобы тусклый свет освещал обожженную щеку. Девушки перестали шептаться и теперь таращились на него из полумрака. Он уже привык к реакции людей на свои ожоги. Сперва злился, когда женщины внезапно принимались пристально изучать его лицо, потом привык. Да и шрамы немного сгладились, стали не так сильно заметны.
– Товарищ, а вы с фронта? – наконец спросила одна из них. Вторая на нее удивленно покосилась.
Виктор чуть не поперхнулся. Он как раз обдумывал, как бы заговорить с девушками, но отчего-то смущался.
– С фронта, – не стал уточнять он.
– Правда? – отчего-то обрадовалась спрашивавшая. – А под Сталинградом вы были?
Сталинград в последнее время стал главной темой, его обсуждали везде и всюду. Защитники города считались героями уже по умолчанию.
– Нет, – он огорченно развел руки, – не довелось. А сами вы откуда?
– Мы студентки, из Саратовского медицинского, – ответила ему девушка. – Я Нина, а это Тома, – вторая подружка так и не проронила ни слова, обиженно поджав губы.
– А меня Виктор зовут, – как можно более искренне улыбнулся Саблин, но девушки желание общаться уже, видимо, израсходовали и ушли обратно. Хотелось курить, но пришлось себя пересилить – папиросы следовало поберечь. Стоять одному в промерзлом тамбуре было глупо, и он тоже направился следом.
– …Заманить врага в глубь своей территории, заставить растянуть коммуникации, измотать тяжелыми боями и уничтожить, – поблескивая стеклами очков и отчаянно жестикулируя, вещал один из «профессоров». – Это проверенное веками, но оттого не менее гениальное средство, и мы сейчас выступаем в роли свидетелей очередного этому подтверждения. А враг сейчас остался ни с чем. Понимаете, там степь и бурьян. Горит он как солома, жарко, но быстро. Раз, два и все. А больше там ничего нет, ровный стол. И морозы. Я прекрасно знаю эти края, участвовал в обороне города под руководством самого товарища Сталина. И, смею полагать, что счет пошел на дни. – Увидев Виктора, он приветливо замахал ему рукой: – Вот товарищ военный, думаю, подтвердит, – сказал он, близоруко щурясь поверх очков. – Подключайтесь к нашей дискуссии, мы здесь обсуждаем, как скоро наша армия окончательно освободит Сталинград. Ваше мнение, как военного человека, будет особенно ценно.
– И как скоро? – спросил Саблин, усаживаясь на свою полку.
– Несколько дней, самое большее, дней десять, – припечатал «профессор».
– Да ну? – напряг память Виктор. – Боюсь, до конца зимы будем с ними возиться. Уж весь январь точно придется.
Фраза его была встречена гулом недоверия среди студенческой части, а второй из «профессоров», искусственно засмеявшись, заявил:
– Скорее всего, товарищ военный ошибается. Не может быть, чтобы так долго.
Виктор пожал плечами. Неприязнь к «профессорам» усилилась еще сильнее.
– А отчего вы так решили? – спросила вдруг Нина.
Он не хотел отвечать, но в ее глазах было чистое незамутненное любопытство, и Виктор не сдержался.
– Не стоит недооценивать немцев. Это сильный, многочисленный и прекрасно обученный противник. На них работает промышленность всей Европы. Зачем упиваться победой, которую еще не одержали?
После его слов студенты притихли, а вот первый «профессор» словно взбеленился:
– Да как вы можете так говорить? – неожиданно закричал он. – Из-за таких разговоров, из-за такого вот пресмыкания перед немцами мы и отступали до самого Сталинграда. Что это за трусость такая? Особенно теперь. – Он неожиданно прервал себя и подозрительно уставился на Виктора. – Позвольте, а не вас ли я видел в Ленинграде, в тридцать первом году…
– Знаешь что, дядя, – тихо сказал Виктор, хотя внутри у него все закипело, – я на фронте был, убивал, а ты тут, в тылу, в обнимку с курицей, будешь меня жизни учить? Агитировать? – Он резко встал, отчего «оппонент» внезапно вжался в сиденье. – И еще, – добавил Виктор, – в тридцать первом мне было одиннадцать лет.
– Извините, – «профессор» словно сдулся, съежился и просительно прижал руки к груди, – право, я не хотел вас обидеть. Извините, пожалуйста.
– Да ничего, бывает, – от направленных на него жалостливых взглядов Виктору стало тошно. Как назло разболелась нога, и он, плюнув на приличия, похромал обратно в тамбур, курить.
Вскоре грохнула дверь, и к нему снова пришла Нина. Несколько секунд она молчала, потом несмело пролепетала:
– Вы извините, что так получилось. Мы думали, что вы старше.
– Да ничего, – равнодушно бросил Виктор, – привыкну.
Они долго молчали, но Нина все никак не уходила, переминалась с ноги на ногу, поеживалась от холода. Сейчас он рассмотрел ее получше: она была невысокая, темноволосая, более чем на голову ниже Виктора, кареглазая и очень изящная, хрупкая.
– Вы летчик, да? – наконец спросила она. – Ребята сказали. А скажите, вам страшно летать в небе?
– Страшно? – Виктор усмехнулся, он вспомнил, что уже говорил какой-то девушке про небо, вот только это было так давно. – Как может быть в небе страшно? Это же… там все другое… это… это голубая бездна, без краев. Это простор, это свобода. Это благодать. Только в нем понимаешь, насколько все на земле мелкое, неважное, суетное. Там, в небе, ты видишь перед собой вечность.
– Красиво, – тихо сказала Нина, – везет вам. У вас такая красивая и героическая профессия.
Виктор хмыкнул и машинально потер рубцы ожогов. Девушка смутилась, даже в полумраке было видно, как покраснело ее лицо.
– Извините, – сказала она, запинаясь, – я не подумала…
– Да ладно вам извиняться, – улыбнулся Виктор, – к тому же я считаю, что профессия доктора не менее героическая, но гораздо более важная.
– Я вообще-то на детского врача учусь, – несмело улыбнулась Нина, – что уж тут героического?
Они незаметно разговорились. Нина оказалась хорошим рассказчиком и слушателем. Общаться с ней приносило Виктору удовольствие.
В вагон они вернулись закоченевшие, поздно ночью. Здесь давно утих гомон голосов, народ сладко спал, заняв все что можно было занять, кто-то спал даже на багажных полках. В вагоне витал теплый дух множества людей, портянок, гуталина, кисловатый запах хлеба. Размеренно перестукивались стыки рельсов, и поезд мчался сквозь ночь в Саратов…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});