Папа постоянно гастролировал, главным образом в Соединенных Штатах. Первые несколько лет я даже не понимала, что означает слово «отец»».
Когда карьера Сэша окончательно утвердилась, Лидия вместе с матерью переехала в Лос-Анджелес, где певец купил дом и свил семейное гнездо.
«Переезд кажется каким-то жутким потрясением, — рассказывает Лидия. — Почему-то мы с мамой внезапно начали жить с человеком, которого обе едва знали».
Через год родители Лидии расстались. Мать перенесла тяжелое душевное расстройство, а Гевин женился на модели Бонни Бэнкс, которая и вырастила Лидию.
«Переезд в Соединенные Штаты дался маме очень тяжело. Думаю, сказалась долгая разлука с отцом. Когда родители снова встретились, отец был уже очень и очень знаменит. Теперь рядом с мамой оказался другой человек — совсем не тот, которого она помнила», — говорит Лидия.
В настоящее время старшая дочь Гевина Сэша живет в Нью-Йорке и занимается дизайном ювелирных украшений.
«Самым тяжелым детским переживанием стала обида на то, что папа делал вид, будто меня не существует. Часто мне казалось, что он так поступает потому, что стыдится меня.
Сейчас, конечно, я понимаю, что причина заключалась в другом. Но осознание пришло поздно и болезненно».
Карьера Гевина Сэша стремительно взлетела после выхода альбома «Помни меня». В настоящее время артист считается одним из самых успешных музыкантов и композиторов наших дней: диски его разошлись тиражом в 50 миллионов экземпляров. Больше десяти лет певцу пришлось вести упорную борьбу с алкогольной и наркотической зависимостью. Полная победа пришла лишь в 1998 году.
«Я простила отцу наркотики, безумные поступки, долгое отсутствие. Простила даже четыре женитьбы. Если ваш отец — звезда, рано или поздно вы поймете, что все это неизбежно. И все же детская боль и обида сохранились в душе.
Отец все время писал и пел песни о любви и вере, но никогда не понимал, что означали те слова, которые он произносил».
Ах, Лидия, но он же любил тебя! Я едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть это. Пусть по-своему, но любил. Знаю, что папа был далек от совершенства. Знаю и то, что ты пострадала куда серьезнее, чем мы с Эшли, но и отплатила за обиду: так и не позволила забыть, что когда-то он скрывал в Англии семью — жену и дочку. Обвинения звучали при каждой ссоре. Но отец любил нас, своих детей. Так стоило ли выносить на всеобщий суд болезненные подробности?
Сколько бы ни старалась, никак не могу припомнить времени, когда журналы и газеты не писали бы об отце. В большинстве случаев заголовки вызывали лишь смех. Например, мы читали: «Гевин Сэш устраивает вечеринку в «Роксбери»». Нелепость, потому что папа терпеть не мог этот ресторан. Или еще: «Гевин Сэш попал в аварию на мотоцикле» — и это тогда, когда мотоцикл преспокойно отдыхал в мастерской на техобслуживании. Было и такое: «Гевин Сэш в детстве страдал от недостатка родительского внимания». Да, однажды, когда папе было девять лет, бабушка действительно уехала на выходные, а папу оставила у тети Сью.
Как правило, вульгарная ложь служила поводом для шуток. Сам папа обычно говорил, что журналисты — люди особой породы. Профессиональный успех журналиста состоит в том, что в газету, на которой напечатана его фамилия, заворачивают рыбу с картошкой. Но история Лидии, конечно, стоит особняком.
Нам всю жизнь приходилось отбиваться от назойливой прессы, наступавшей на пятки, искажавшей картину нашей жизни и не дававшей покоя просьбами об интервью и фото. Мы неизменно отвечали отказом.
Я сердито сажусь. К черту двадцать минут покоя! Не могу лежать! И о чем только она думала? Хватаю сотовый телефон.
— О чем ты думала, Лидия? — набрасываюсь я на сестру, даже не поздоровавшись.
— А, прочитала интервью в «Глоб»? — Слышно, как сестра затягивается сигаретой.
— Но зачем, Лидия? Неужели так уж необходимо выворачивать душу наизнанку?
— Во всяком случае, разговор с прессой значительно дешевле, чем визиты к психоаналитику, — заявляет Лидия.
— Но ведь отец любил тебя. Правда любил.
— Он любил только себя, и больше никого. Ни тебя, ни меня — только себя.
— Неправда. Слушай, я знаю, что тебе было непросто. На твою долю достались горькие обиды, и все же, когда он перевез вас в Лос-Анджелес, то сделал это потому, что хотел, чтобы вы были рядом. Иначе, зачем было увозить вас из Англии?
— Не «зачем», а «почему». Да просто потому, что мама ему все уши прожужжала. Думаешь, я сама обо всем этом не думала? Еще как думала! И всю жизнь понимала, что ему я не нужна. Никто из нас не нужен. Все мы были для него досадным недоразумением. Поверь, можно было бы рассказать «Глоб» гораздо больше: например, как он довел маму до сумасшествия…
— Он не доводил твою мать до сумасшествия, — возражаю я. Вечный спорный вопрос. Распад начался вскоре после переезда Джоди и Лидии в Лос-Анджелес. Никто толком не знает, что случилось. Папа никогда не любил об этом говорить. По-моему, даже Лидия довольствуется лишь собственными домыслами. Разве кто-нибудь способен проникнуть в секреты брака, кроме двоих посвященных? В итоге Джоди попала в психиатрическую лечебницу, а потом, после развода, вернулась в Англию. По-моему, теперь она находится под постоянным медицинским присмотром.
— Почему ты всегда его оправдываешь? — спрашивает Лидия. — Да и вообще любишь находить объяснения любым неблаговидным поступкам?
Разве?
— Просто не хочу, чтобы тебе было настолько плохо. Пытаюсь хоть немного сгладить разочарование.
— Вряд ли кто-то сможет помочь. Да я и сама уже справилась. Но тебе хотелось узнать, с какой стати я дала это интервью. Отвечаю: надоело видеть и слышать, как все вокруг превозносят до небес несравненного Гевина Сэша.
Не знаю, что сказать в ответ на резкое заявление. И чувствую, что совсем не понимаю Лидию. Печально. Печально, что папы больше нет. Печально, что появилось это интервью. Печально все, что произошло с Джоди. Почему у нас такая странная, болезненно искаженная семья? Неужели мы не в состоянии быть нормальными людьми? Внезапно подступают слезы, механически нажимаю кнопку отбоя.
Стою посреди кабинета без трусов и плачу навзрыд.
— Все в порядке? — спрашивает медсестра. Она, конечно, слышала, что я разговаривала по телефону.
— Как по-вашему, я реву от радости? — ору я в ответ. Одеваюсь, выхожу и извиняюсь. Вовсе не хотела ее обидеть.
Веду машину и ощущаю непривычные удары в груди. Подозреваю, что так бьется сердце. Ссоры безобразны, и обычно мне удается обходиться без открытых столкновений. Странно, что вообще рискнула позвонить Лидии. И все же ссоры наводят на размышления. Да, отец, конечно, был человеком далеко не идеальным, но действительно ли он хотел отречься от Лидии? Мне всегда казалось, что он ее любил. Наверняка хотел загладить прошлое. Неужели все мы совсем ничего для него не значили? Неужели и я мешала его карьере? Предположим, Лидия права. Возможно, я никогда не знала и не понимала отца.