на моем месте. Я все время дрожал бы от страха при мысли о том, что именно вы посоветуете читателю в следующем номере газеты. У меня темнеет в глазах, как только вспомню, что вы писали об устричных садках под заголовком «Декоративное садоводство». Я требую, чтобы вы ушли немедленно! Мой отпуск кончен. Почему вы не сказали мне сразу, что ровно ничего не смыслите в сельском хозяйстве?
– Почему не сказал вам, гороховый стручок, капустная кочерыжка, тыквин сын? Первый раз слышу такую глупость. Вот что я вам скажу: я 14 лет работаю редактором и первый раз слышу, что человек должен что-то знать для того, чтобы редактировать газету. Брюква вы этакая! Кто пишет театральные рецензии в захудалых газетках? Бывшие сапожники и недоучившиеся аптекари, которые смыслят в актерской игре ровно столько же, сколько я в сельском хозяйстве. Кто пишет отзывы о книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги. Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам? Люди, у которых никогда не было гроша в кармане. Кто пишет о битвах с индейцами? Господа, не способные отличить вигвам от вампума, которым никогда в жизни не приходилось бежать опрометью, спасаясь от томагавка, или выдергивать стрелы из своих родичей, чтобы развести на привале костер. Кто пишет проникновенные воззвания насчет трезвости и громче всех вопит о вреде пьянства? Люди, которые протрезвятся только в гробу. Кто редактирует сельскохозяйственную газету? Разве такие корнеплоды, как вы? Нет, чаще всего неудачники, которым не повезло по части поэзии, бульварных романов в желтых обложках, сенсационных мелодрам, хроники и которые остановились на сельском хозяйстве, усмотрев в нем временное пристанище на пути к дому призрения. Вы мне что-то толкуете о газетном деле? Мне оно известно от Альфы до Омахи, и я вам говорю, что чем меньше человек знает, тем больше он шумит и тем больше получает жалованья.
Видит бог, будь я круглым невеждой и наглецом, а не скромным образованным человеком, я бы завоевал себе известность в этом холодном, бесчувственном мире. Я ухожу, сэр. Вы так со мной обращаетесь, что я даже рад уйти. Но я выполнил свой долг. Насколько мог, я исполнял все, что полагалось но нашему договору. Я сказал, что сделаю вашу газету интересной для всех слоев общества, – и сделал. Я сказал, что увеличу тираж до 20 тысяч экземпляров, – и увеличил бы, будь в моем распоряжении еще две недели. И я дал бы вам самый избранный круг читателей, какой возможен для сельскохозяйственной газеты, – ни одного фермера, ни одного человека, который мог бы отличить дынный куст от персиковой лозы даже ради спасения собственной жизни. Вы теряете от нашего разрыва, а не я. Прощайте, арбузное дерево!
И я ушел».
О том, часто ли пользуется он тем, что использует реальность в качестве основы для создания художественных произведений, много ли родственников и друзей детства стали этими прототипами, Марк Твен тоже рассказывает по-разному. Наверное, точных совпадений и полного сходства нет, образ всегда чем-то достраивается, но выхваченная из реальности суть, конечно, составляет его основу. Марк Твен и тут не может рассказать, изящно не пошутив:
«Мне никогда не приходилось встречать человека добрее дяди Джона. Лет до 11–12, с тех пор, как мы перебрались в Ганнибал, я гостил у него по два и по три месяца в году. Намеренно я никогда не выводил его или тетку в своих книгах, зато ферма его раза два мне очень пригодилась. В книгах «Гекльберри Финн» и «Том Сойер – сыщик» я переместил ее в Арканзас. Это было дальше на целых 600 миль, но не так уж трудно сделать: ферма была невелика – может быть, акров 500, однако, будь она и вдвое больше, я бы этим не затруднился. А до этической стороны вопроса мне нет никакого дела: я переместил бы целый штат, если б того потребовали интересы литературы…»
«Правда удивительнее вымысла, ибо вымысел боится выйти за пределы вероятного, а правда – нет. Правду следует подавать так, как подают пальто, а не швырять в лицо, как мокрое полотенце».
Межтекстовым связям писатель тоже советовал уделять внимание в книгах:
«Не стесняйтесь помещать в начале каждой главы занимательные отрывки из литературных произведений. Такие эпиграфы, туманно намекая на следующее за ними содержание, возбуждают интерес читателя, не удовлетворяя полностью его любопытства».
Пишущий и, главное, думающий, человек вывернется из любой ситуации – уверял Марк Твен. И имеет право исследовать любую область человеческой жизни.
«Никогда не спорьте с идиотами. Вы опуститесь до их уровня, где они вас задавят своим опытом.»
А еще он знал, что злость, возмущение, которые вызывали его книги у некоторых читателей – это отличное воздействие на массы. Отрицательная реакция – это изменение сознания, это взрыв застоявшихся мыслей и отличная реклама, в конце концов. Бесил публику Марк Твен тоже с удовольствием.
В 1876 году Марк Твен начал работу над романом «Приключения Гекльберри Финна». Среди прочих подготовительных работ он прочитал историческую книгу о короле Эдуарде I – и вдохновился той эпохой, решив написать исторический роман об Англии. Принявшись изучать источники, Марк Твен столкнулся со старинным английским языком. Тогда, в XVII веке, звучание его казалось высшему обществу вульгарным, а потому он оказался весьма табуированным. Это была какая-то иная форма языка! Марку Твену, как исследователю всего, что было с его родным языком связано, это показалось очень интересным, захотелось поработать с этим материалом. Он загорелся и написал эссе «1601», где персонажи – фавориты, писатели и придворные дамы – разговаривали на таком языке, обсуждая, например, пук во время утреннего туалета королевы. Каждый из персонажей высказывался, упражняясь в остроумии. В Соединенных Штатах того времени это эссе назвали порнографией.
«Королева. Верите ли, в свои 68 лет я еще не слыхивала такого пука. Сдается мне, по громкости и шумности этого звука, что его издал мужчина; и что живот, в коем он таился, ныне съежился и прилип к спине, ибо из него исторглось столь многое…»
Эпатажность Марка Твена – вызов и умение говорить обо всем, даже о чем никогда не говорят – еще одна отличительная черта писателя.
Французов писатель считал безнравственными. А значит, с ними эксперименты могли быть еще более возможными. Так что именно там, во Франции, в парижском «Клубе живота» (основанном скульптором Огюстом Сен-Годеном) он произнес речь «Размышления о науке онанизма». Такого в Америке бы не потерпели! В 1942 году текст этой речи нелегально был издан в количестве