Барабаны тяжело, глухо стучат, и всем прохожим приходится прижаться к стенам, чтобы пропустить процессию. Кое-кто из туристов хлопает в ладоши. Местные топают ногами. Богиня-кобыла медленно оглядывает толпу, из-за огромной, душной лошадиной маски ее тело кажется маленьким, как у карлицы. Я вижу, что некоторые из местных чертят перед собой в воздухе крест, потом еще раз — но уже в обратном порядке. В середине улицы женщина с лошадиной головой вскидывает руки — и толпу осыпает дождь из тысяч крошечных камешков. По традиции она по дороге роняет одну-единственную раковину, и у того, кому достанется эта раковина, сбудутся желания.
Но на этот раз в ее руках нет ничего, кроме крупного песка.
Однажды такой же ночью, много лет назад, когда я стоял рядом с отцом, богиня посмотрела на меня — и высыпала полную горсть песка и камешков и ту самую единственную крученую раковину на землю прямо передо мной. Я рванулся от отца, чтобы схватить раковину. И загадал желание еще до того, как мои пальцы сомкнулись на ней.
Я отворачиваюсь, ожидая, пока пройдет мимо эта женщина и уйдут воспоминания.
Но тут я слышу шумные вздохи — человеческие и конские — и снова поворачиваю голову.
Богиня-кобыла стоит прямо передо мной, в нескольких дюймах. Огромная старая серая голова чуть повернута, она рассматривает меня левым глазом, точь-в-точь как Корр, который одним глазом видит хуже. Только настоящие глаза этой лошади заменены блестящими кусочками сланца, отполированными так, что они блестят и кажутся влажными, как глаза пегой кобылы. С такого близкого расстояния я вижу полосы более темного красного цвета на тунике женщины — там, где ткань смялась и собрала кровь, Костюм богини сделан настолько искусно, что становится не по себе — невозможно понять, где кончается женщина и начинается фальшивая голова, и еще непонятно, как женщина может что-то видеть. Мне даже кажется, будто я ощущаю на лице горячее дыхание, вырывающееся из крупных ноздрей… Мое сердце начинает биться быстрее.
Я снова превратился в мальчишку, я жду, когда раскроется ладонь богини, рассыпая камешки и песок. Остров, пляж, вся моя жизнь… все в один миг проносится у меня перед глазами.
Богиня-кобыла берет меня рукой за подбородок. Пустые глаза таращатся на меня. Шерсть вокруг них поблекла от старости.
— Шон Кендрик, — говорит богиня, и голос у нее гортанный, не похожий на человеческий. Я слышу в нем море. — Исполнилось ли твое желание?
Я не в силах отвести взгляд.
— Да. Много лет назад.
Сланец поблескивает, моргает…
Голос снова застает меня врасплох.
— И это принесло тебе счастье?
Это такой вопрос, над которым я бы не стал вообще задумываться. Меня нельзя назвать несчастным. Но счастье — это нечто, редко урождающееся на нашем острове; здесь слишком каменистая земля и слишком скудное солнце, чтобы оно могло тут произрастать.
— Вполне.
Пальцы богини сжимают мой подбородок — сильно, еще сильнее, еще сильнее… Я ощущаю запах крови и вижу теперь, что свежая кровь, которой пропитана ее туника, запачкала руки богини.
— Океану ведомо твое имя, Шок Кендрик, — говорит она. — Загадай еще одно желание.
Она поднимает руку и проводит тыльной стороной ладони по обеим моим щекам.
А потом богиня-кобыла отворачивается и идет за барабанщиками — это просто женщина, скрывшаяся под головой мертвой водяной лошади. Но во мне возникает странная пустота, и впервые победа не кажется мне достаточной целью.
Я не могу выбросить из головы богиню-кобылу: мне вспоминается ее странный голос, воображаемое ощущение жара ее дыхания на моей коже. В горле у меня жжет, как будто я наглотался морской воды. Я проплываю сквозь толпу, возвращаясь после встречи с богиней-кобылой в реальный мир. Приходится прижимать себя к земле мыслями о вполне заурядном деле, ради которого мне нужно зайти к Грэттону. Я должен заплатить по счетам и сделать новый заказ для водяных лошадей.
Но мой ум сам собой обращается к женщине с лошадиной головой, я пытаюсь понять, чьи же руки касались меня. Если мне удастся опознать ее, я заполню пустоту внутри меня. Да, если я пойму, чей это голос так странно звучал из-под мертвого черепа, все превратится в обычную салонную игру. Я думаю, что это могла быть Пег Грэттон, привыкшая к крови на руках и даже с лошадиной маской на голове не ставшая выше меня ростом.
Я врываюсь в лавку мясника. Как всегда, это самое чистое место во всем Скармауте, и оно очень ярко освещено, внутри царит настоящий день. Но в лавку как-то умудрились залететь две птицы, и, когда я вхожу, свет из-за мелькания их крыльев перед лампочками мигает, становясь тусклее.
Я не вижу за прилавком Пег Грэттон, значит, это именно она пряталась под лошадиным костюмом. Мне становится легче. Как будто я уже не так выделен из толпы.
Я стою у прилавка, и Бич Грэттон угрюмо записывает мой заказ. Его дурное настроение относится не ко мне, а к его работе, потому что ему приходится торчать в лавке, хотя он хочет отправиться на праздник.
— Ну у тебя и видок, — восхищенно ворчит он, посмотрев на меня, и я вспоминаю, что та женщина испачкала мое лицо кровью. — Чистый дьявол!
Я не отвечаю.
— Я ухожу через двадцать минут, — сообщает мне Бич, хотя я ни о чем его не спрашиваю.
— Через тридцать! — доносится из задней части лавки голос Пег Грэттон.
Я ощущаю вкус крови во рту. На меня смотрят, моргая, глаза из сланца.
Бич записывает мой заказ, а я кидаю взгляд на доску, висящую на стене за прилавком. На ней написано мое имя, и имя Корра, и, кроме того, обычная ставка, которую на нас делают: один к пяти.
Ниже — имена других жокеев, в том числе нескольких новичков с материка, приобретших скакунов в первые дни тренировок. Они только зря толпятся на пляже, ни на что не годные и чересчур храбрые. Я просматриваю список дальше, ища Кэт Конноли; сначала мне в глаза бросается кличка ее пони, потом уже имя самой девушки. На нее ставят сорок пять к одному. Я гадаю, какого вида могут быть сделаны ставки: на пони или на то, что женщина выживет в этих скачках.
Мои глаза снова скользят по списку в поисках имени Мэтта. Конечно, оно там есть, и рядом кличка лошади. И безусловно, рядом с именем Мэтта должна быть записана Эдана, та лошадь, к которой он не подходил уже два дня, гнедая с белой звездочкой. Та лошадь, которую я для него выбрал и о которой говорил его отцу.
Но в списке указана не Эдана.
Рядом с именем Мэтта написано слово «Ската». Хорошее имя для лошади, энергичное и короткое. Ската — это местное название сороки. Птицы, известной своим умом, своей страстью к блестящим вещам, своей черно-белой окраской. Но там, на пляже, есть только одна водяная лошадь, окрашенная в эти цвета.