- Давай тарелку, крокодил,- обратился он к старшему сыну.- Вот тебе большой кусок. Это первая сцена.
- "Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятное известие..." - цитировал мальчик, подставляя тарелку и неискусно стараясь басить.
- Евгений Онегин, получай второй кусок, с почтмейстером,- обратился великий артист к маленькому сыну Жене.- Князь Игорь, царь Федор, вот вам сцена Бобчинского и Добчинского, Татьяна Репина,^Екатерина Кабанова, принимайте сцены Марьи Антоновны и Анны Андреевны,- балагурил дядя Шустов, раскладывая куски на подставленные тарелки детей.
- "Ешьте сразу!" - приказал Шпондя,- продолжал дядя.- Что тут было!.. Мои проголодавшиеся крокодилы набросились и хотели проглотить все одним махом.
Не успели опомниться, как они уже запихали себе в рот огромные куски, один - подавился, другой - захрипел. Но... обошлось.
"Запомните,- говорил Шпондя,- коли нельзя одолеть сразу большого куска, дели его на меньшие и еще меньшие, а коли надо, то и на еще меньшие".Хорошо! Разрезали, положили в рот, жуют,- описывал дядя Шустов то, что сам проделывал.
- Мать! Жестковато и суховато! - неожиданно обратился он с страдающим лицом к жене, совсем в другом, так сказать, в домашнем тоне.
- "Если кусок сух,- учили дети словами Шпонди,- оживляй его красивым вымыслом воображения".
- Вот тебе, папик, соус из магического "если бы", - острил Евгений Онегин, накладывая отцу подливки с зеленью. - Это тебе от поэта: "предлагаемое обстоятельство".
- А это, папик, от режиссера,- острила Татьяна Репина, кладя ему хрена из соусника.
- Вот тебе и от самого актера - поострее,- шутил царь Федор, предлагая посыпать перцем.
- Не хочешь ли горчицы - от художника "левого" направления, чтобы было попикантнее? - предлагала отцу Катя Кабанова.
Дядя Шустов размешал вилкой все наложенное ему, разрезал индейку на мелкие куски и стал купать их в образовавшемся соусе. Он мял, давил, ворочал куски, чтобы они лучше пропитались жидкостью.
- Иван Грозный, повторяй! - учил малыша Евгений Онегин: - "Куски..."
- Ки-ки,- пыжился ребенок к общему удовольствию.
- Куски берут ванночку в соусе "вымысла воображения".
Иван Грозный наворотил того, что все присутствующие и он сам прыснули и долго не унимались.
- А ведь вкусно, соус-то из "вымысла воображения",- говорил старик Шустов, все ворочая в пикантной жидкости мелко изрезанные куски.- Все пальчики оближешь. Даже эта подошва делается съедобной и кажется мясом,конфузил он жену.- Вот точно так же и куски роли надо сильнее, сильнее, вот так, еще больше, больше пропитывать предлагаемыми обстоятельствами. Чем суше кусок, тем больше соуса, чем суше, тем больше.
Теперь соберем вместе побольше мелких пропитанных соусом кусочков в один большой и...
Он сунул их в рот и долго смаковал с блаженным и очень смешным лицом.
- Вот она, "истина страстей"! - острили дети на театральном языке.
Я уходил от Шустовых с мыслями о кусках. Вся жизнь моя точно разделилась на них и измельчилась.
Внимание, направленное в эту сторону, невольно искало кусков в самой жизни и в производимых действиях. Так, например: прощаясь при уходе, я сказал себе:
раз кусок. Когда я спускался с лестницы, на пятой ступеньке мне пришла мысль: как считать схождение вниз - за один кусок, или же каждая ступенька должна быть поставлена в счет как отдельный кусок?! Что же от этого в результате получится? Дядя Шустов живет на третьем этаже, к нему по меньшей мере шестьдесят ступеней... следовательно, шестьдесят кусков?! Если так, то и каждый шаг по тротуару тоже придется считать за кусок? Многонько наберется!
"Нет,- решил я,- спуск с лестницы - один кусок, дорога домой - другой. А как быть с парадной дверью? Вот я отворил ее. Что это-один или много кусков? Пусть будет много. На этот раз можно не скупиться, раз я раньше сделал большие сокращения.
Итак, я сошел вниз - два куска.
Взялся за ручку двери - три куска.
Нажал ее - четыре куска.
Открыл половинку двери- пять кусков.
Переступил порог - шесть кусков. Закрыл дверь - семь.
Отпустил ручку восемь.
Пошел домой - девять.
Толкнул прохожего...
Нет, это не кусок, а случайность.
Остановился у витрины магазина. Как быть в данном случае? Нужно ли считать чтение заголовков каждой книги за отдельный кусок или весь осмотр выставленного товара пустить под один номер? Пущу под один.
Десять.
..................................................
Вернувшись домой, раздевшись, подойдя к умывальнику, протянув руку за мылом, я сосчитал:
двести семь.
Помыл руки -двести восемь.
Положил мыло - двести девять.
Смыл мыло водой - двести десять.
Наконец я лег в постель и укрылся одеялом - двести шестнадцать.
А дальше как же? В голову полезли разные мысли. Неужели же каждую из них надо считать за новый кусок? Я не мог разрешить этого вопроса, но подумал при этом:
"Если пройтись с таким счетом по пятиактной трагедии, вроде "Отелло", то, пожалуй, перевалишь за несколько тысяч кусков. Неужели же все их придется помнить? С ума сойтиЗапутаешься! Надо ограничить количество. Как? Чем?"
При первом представившемся сегодня случае я попросил Аркадия Николаевича разрешить мое недоумение по поводу огромного количества кусков. Он мне ответил так:
- Одного лоцмана спросили: "Как вы можете помнить на протяжении длинного пути все изгибы берегов, все мели, рифы?"
"Мне нет дела до них,-ответил лоцман,-я иду по фарватеру".
Актер тоже должен идти в своей роли не по маленьким кускам, которым нет числа и которых нет возможности запомнить, а по большим, наиболее важным кускам, по которым проходит творческий путь. Эти большие куски можно уподобить участкам, пересекаемым линией фарватера.
На основании сказанного, если б вам пришлось изображать в кино ваш уход из квартиры Шустова, то вы должны были бы прежде всего спросить себя:
"Что я делаю?"
"Иду домой".
Значит, возвращение домой является первым большим и главным куском.
Но по пути были остановки, рассматривание витрины. В эти моменты вы уже не шли, а, напротив, стояли на месте и делали что-то другое. Поэтому просмотр витрин будем считать новым самостоятельным куском. После этого вы снова шествовали дальше, то есть вернулись к своему первому куску.
Наконец вы пришли в свою комнату и стали раздеваться. Это было начало нового куска вашего дня. А когда вы легли и стали мечтать, создался еще новый кусок. Таким образом, вместо ваших двухсот кусков мы насчитали всего-навсего четыре; они-то и явятся фарватером.
Взятые вместе, эти несколько кусков создают главный, большой кусок, то есть возвращение домой.
Теперь допустим, что, передавая первый кусок - возвращение домой,- вы идете, идете, идете... и больше ничего другого не делаете. При передаче же второго куска - рассматривания витрин - вы стоите, стоите, стоите - и только. При изображении третьего куска вы умываетесь, умываетесь, а при четвертом - лежите, лежите и лежите. Конечно, такая игра скучна, однообразна, и режиссер потребует от вас более детального развития каждого из кусков в отдельности. Это заставит вас делить их на составные, более мелкие части, развивать их, дополнять, передавать каждую из них четко, во всех подробностях.
Если же и новые куски покажутся однообразными, то вам придется снова дробить их на средние, мелкие части, повторять с ними ту же работу до тех пор, пока ваше шествие по улице не отразит все типичные для этого действия подробности: встречи со знакомыми, поклоны, наблюдения происходящего вокруг, столкновения и прочее. Откинув лишние, соединив малые куски в самые большие, вы создадите "фарватер" (или схему),
После этого Торцов стал объяснять то же самое, что говорил нам дядя Шустов за обедом. Мы только переглядывались с Пашей и улыбались, вспоминая, как великий артист разрезал большие куски индейки на мелкие части, как он их купал в "ванночке из соуса вымысла воображения", как он потом собирал вилкой выкупанные маленькие куски в более крупные, как он их клал в рот и со смаком разжевывал.
- Итак,- заключил Аркадий Николаевич,- от самых больших - к средним, от средних - к мелким, от мелких - к самым мелким кускам, для того чтобы потом снова соединять их и возвращаться к самым большим.
Деление пьесы и роли на мелкие куски допускается лишь как временная мера,- предупредил Торцов.- Пьеса и роль не могут долго оставаться в таком измельченном виде, в таких осколках. Разбитая статуя, изрезанная в клочья картина не являются художественными произведениями, как бы ни были прекрасны их отдельные части. С малыми кусками мы имеем дело лишь в процессе подготовительной работы, а к моменту творчества они соединяются в большие куски, причем объем их доводится до максимума, а количество - до минимума: чем крупнее куски, тем их меньше по количеству, а чем меньше их, тем легче охватить с их помощью всю пьесу и роль в целом.