Обвинения в адрес Данилы Битяговского и Никиты Качалова повторяются и в других источниках. Автор «Пискаревского летописца», например, писал: «Искони ненавистьник, враг роду христианскому и убийца человеком, злый раб и сластодержитель мира сего, Борис Годунов, мнитца быти безсмертен и повелевает убити господина своего благороднаго царевича Дмитрея Ивановича Углецкого с советники своими Данилку Битеговского да Никитке Качалову. И оне же, изыскав время душегубству своему, и заклаша ножем благороднаго и безгрешнаго младенца царевича Дмитрея. И восташа народ мног, и убиша Данилка и с отцом Михаилом, и Никитку»[333]. На первый взгляд еще одно несомненное подтверждение обвинений Борису Годунову. Однако годуновские «советники» были… сверстниками «младенца» Дмитрия, поэтому доверия к известию «Пискаревского летописца» немного. Автор летописи передавал то, о чем говорили многие, обвиняя Битяговского и Качалова. Со временем деталь о возрасте «убийц» оказалась не столь важна. Цель таких известий одна — указать на злодейство Бориса Годунова, хотя никаких определенных доказательств связи правителя царства с теми, кого молва обвиняла в преступлении, так никогда и не появилось.
Автор «Нового летописца» обратил внимание на другие свидетельства личной заинтересованности Бориса Годунова в исходе расследования дела. Как только в Москве узнали об угличских событиях, именно Годунов первым донес царю Федору Ивановичу о случайной гибели его брата, якобы переписав текст грамоты, присланной из Углича: «К царю же Федору послаша гонца возвестити, яко убиен бысть брат его от раб; гонца же приведоша на Москве к Борису, Борис же велел грамоты переписати, а писать повеле, яко одержим бысть недугом и сам себя зарезал небрежением Нагих, и донести грамоты до царя Федора». Царь Федор Иванович искренне переживал смерть брата: «Царь же, слыша убьение брата своего, на мног час плакашеся и не можаше ничто проглаголати». После этого была сформирована следственная комиссия, в которую вошли боярин князь Василий Иванович Шуйский, Андрей Клешнин (тот самый, кого летопись обвиняла в организации убийства Дмитрия) и церковные «власти» во главе с крутицким митрополитом Геласием. Им было поручено «про то сыскати» и «погрести» тело Дмитрия[334].
Отписка из Углича, отправленная по следам событий 15 мая 1591 года, не сохранилась, но она, несомненно, должна была существовать. Возникает закономерный вопрос о ее авторстве. Воеводы в Угличе тогда не было, поэтому отчет о случившемся должен был бы представить тот, кто управлял двором царевича Дмитрия в Угличе. По всей вероятности, таким управителем был убитый дьяк Михаил Битяговский. В его отсутствие, как показал С. Б. Веселовский, отчет должен был держать городовой приказчик Русин Раков. (Напротив, «маловероятной» исследователю казалась возможность, «чтобы кто-либо из Нагих, например, Михаил, послал со своей стороны в Москву челобитную с извещением о событии»[335].) Сложность состоит в том, что начало следственного дела, где должна была находиться отписка (хотя бы в копии или изложении), утрачено. Кроме того, как справедливо замечал С. Б. Веселовский, любое обращение Нагих, как частных людей, в Москву должно было называться челобитной, а не «отпиской» (вид официальной переписки местных властей с приказами).
Могли ли в отписке из Углича написать, что царевич убит жителями города («от раб», как сказано в «Новом летописце»)? Вряд ли. Скорее всего там можно было ожидать покаянное изложение событий в самом общем ключе, с указанием, что всё произошло «по грехом» или «судом Божиим». Совсем не дело городового приказчика предрешать непременное следствие своими версиями. Если только Нагие не продиктовали Русину Ракову, что надо написать в Москву! По весьма правдоподобной реконструкции событий, сделанной С. Б. Веселовским, изначально Михаил Нагой угрозами запугал городового приказчика Русина Ракова, сделал его «соучастником» сокрытия преступления, заставлял подбрасывать оружие к мертвым телам. Но как только стало можно, Русин Раков выехал из города навстречу следственной комиссии из Москвы и подал им покаянную челобитную. С этих самых первых фактов подтасовки дела в интересах Нагих и начинаются разбирательство в Угличе и допросы Михаила Нагого[336].
Обвинения в адрес Бориса Годунова в том, что он «переписал» текст грамоты из Углича, остаются недоказанными. Несомненно другое: Борис сразу же, как это было и при других важных обстоятельствах, взял всё дело в свои руки. Врагам Годунова могло показаться, что он стремится скрыть следы своего преступления. Но для этого было много других способов, Борис же зачем-то выбрал самый сложный и опасный для себя, назначив следствие, результаты которого потом были рассмотрены на соборном заседании с участием Боярской думы и церковного собора. В таком беспрецедентном гласном разбирательстве, напротив, можно увидеть попытку Бориса Годунова защититься от обвинений, прозвучавших в Угличе, — а об этих обвинениях он, несомненно, узнал одним из первых! Но и пустить всё на самотек он тоже не мог, включив в комиссию надежного и преданного ему человека — окольничего Андрея Петровича Клешнина. Так предусмотрительность Бориса Годунова обернулась против него самого.
Во главе следственной комиссии в Углич поехал, как говорилось, боярин князь Василий Иванович Шуйский. Когда-то Шуйские, Годуновы и Нагие вместе входили в состав «особого двора» царя Ивана Грозного, вместе пировали на царской свадьбе с Марией Нагой. Однако за прошедшие десять лет многое изменилось. Всех их Борис Годунов сумел оттеснить от трона, а князь Василий Шуйский был только что возвращен из опалы, впервые после значительного перерыва появившись при дворе на Пасху 1591 года. И едва ли не первой его службой по возвращении в Думу стала поездка в Углич для следствия по делу царевича Дмитрия. «Новый летописец» так писал о чувствах, охвативших его при новой встрече с Нагими, случившейся при столь печальных обстоятельствах: «Князь же Василий со властьми приидоша вскоре на Углеч и осмотри тела праведного заклана и, помянув свое согрешение, плакася горко на мног час и не можаше проглаголати ни с кем, аки нем стояше». О чем плакал боярин князь Василий Шуйский, неизвестно; летописец обвиняет его в том, что он пристрастно вел следствие, расспрашивая жителей Углича о царевиче, «како небрежением Нагих заклася сам». В ответ угличане якобы «вопияху все единогласно, иноки и священницы, мужие и жены, старые и юные, что убиен бысть от раб своих от Михаила Битяговского по повелению Бориса Годунова с ево советники». Князь же по возвращении в Москву «сказа царю Федору неправедно, что сам себя заклал»[337]. Однако вердикт комиссии опирался на материалы следствия, из которых достаточно очевидно вытекала картина стихийного возмущения жителей Углича, большей частью слышавших о гибели царевича со слов Нагих и расправлявшихся с предполагаемыми «убийцами» по указанию царицы Марии и ее братьев. Непосредственные свидетели происшествия детально и правдоподобно рассказывали о несчастном случае с царевичем Дмитрием. Можно было бы подумать еще, что «Угличское следственное дело» подверглось позднейшей фальсификации, но доказательств этому до сих пор не обнаружено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});