Встало бледное декабрьское солнце. Оно осветило своими лучами чудовищную бойню.
Что будет дальше? Получили ли русские подкрепление? Попытаются ли атаковать опустевшие позиции французов? Осмелятся ли пойти ва-банк, начнут ли новое наступление, которое было бы для союзников катастрофой?
Наступило мгновение, когда от страха сжимались сердца даже самых храбрых, по коже пробегала нервная дрожь.
И в эту решающую минуту раздался колоссальной силы взрыв. Земля задрожала под ногами. Там, где рвануло, в углу кладбища, образовалась громадная воронка, вверх взлетели столб огня и туча серого дыма.
Взрыв был так силен, что заглушил грохот боя, а затем над полем сражения воцарилась тишина.
И со всех сторон, с редутов и бастионов Севастополя, раздались сигналы тревоги. Горны, трубы, барабаны подняли оглушительный шум. Очевидно, произошло нечто серьезное.
Внезапно русские офицеры поднесли к губам свистки и пронзительно свистнули. Звуки эти произвели магическое[205] действие. Все солдаты в длинных шинелях повернулись кругом и, топоча сапогами, побежали назад гимнастическим шагом.
И каждый говорил про себя, глубоко вздыхая: «Уф! Мы еще легко отделались!»
И можете поверить: их и не думали преследовать. Все возвратились в свои укрытия, не понимая, что послужило причиной паники, но не задавая никаких вопросов.
Паника была вызвана взрывом, не так ли? Да, и подобного гибельного удара русские еще не переживали. Взрыв порохового погреба? Нет, гораздо хуже. Взорвался знаменитый люнет Белкина с двенадцатью пушками и шестью мортирами… Он-то и взлетел в воздух…
Люнет был уничтожен… стерт с лица земли… обращен в прах! Осталась лишь громадная яма… гигантская брешь в укреплениях Севастополя.
Ах, если бы французы были к этому готовы!.. Если б у них под ружьем было больше народу… какая блестящая открывалась возможность… единственная в своем роде… пойти на штурм.
Но нет!.. Это оказалось невозможно.
Как бы то ни было, катастрофа, которая нанесла неприятелю серьезный урон, явилась нежданным спасением, особенно для англичан.
Прошло полчаса. Над Мачтовым бастионом подняли белый флаг. Русские просили короткого перемирия. Французы согласились, и на Колоколенке тоже взвился белый флаг. Солдаты вышли подбирать убитых и раненых.
Теперь, когда противники вдоволь наубивали друг друга, на какое-то время воцарился мир. О, ирония судьбы! Англичане, французы и русские покинули свои укрытия.
И тут на ничейную полосу, открытую взгляду двух армий, вышла странная группа. Она вылезла из глубокой воронки в ста шагах от Третьей батареи.
Два человека и собака. Они вынырнули буквально из-под земли и оказались на виду у всех.
Один был среднего роста, бородатый, одет в русскую форму — плоскую фуражку и длинную серую шинель до пят. Другой — такого же роста, тоже с бородой, на нем — экипировка капрала зуавских частей, а вдобавок ко всему на груди поблескивал орден Почетного легиона.
Ах, черт возьми! Казалось, что ему было сильно не по себе, этому зуаву, несмотря на нарядный мундир, несмотря на славную награду!
Но что же дальше?.. Руки у зуава оказались связаны за спиной, как у преступника, феска натянута на уши, точно ночной колпак. Он волочил ноги, колени у него подгибались, он не хотел идти, однако плелся волей-неволей.
На шее у незнакомца висела петля из крепкой веревки, другой ее конец русский намотал на свой кулак. Веревка лучше любых доводов подавляла сопротивление пленного.
Русский, который, видно, забавлялся от души, кричал ему на чистом французском языке:
— Да иди же ты, мерзавец!.. Двигайся!
Зуав упирался, как норовистый мул, но собака прыгала на него и, рыча, хватала за лодыжки.
Подгоняемый веревкой, криками и собачьими клыками, зуав с грехом пополам прошел десять шагов и снова остановился.
Теперь уже русский колол его штыком, вонзая острие в складки его пышных шаровар, и кричал:
— Шагай, Зу-зу! Живей, живей!.. Товарищи ждут!.. Шагай!..
Для разнообразия он с силой пнул зуава ниже спины.
Зуав рычал от ярости и боли. Как бы он хотел сбежать, спрятаться, ничего не видеть и не слышать! Исчезнуть!..
Безжалостный русский дергал веревку. Петля затягивалась. Несчастный зуав, полузадушенный, искусанный собакой, исколотый штыком, грубо погоняемый своим конвоиром, карабкался, спотыкаясь, на скат бруствера.
Артиллеристы Третьей батареи, взобравшись на бруствер, смотрели, озадаченные, как приближалась эта странная группа.
Один из командиров орудий закричал:
— Господи, спаси!.. Так это же Картечь!
Капитан Шампобер, стоя среди своих канониров, добавил вполголоса, и сердце у него сжалось:
— И Оторва!.. Несчастный!.. Так кончить… нет сил смотреть… У меня разорвется сердце!
Рассказывать долго, а произошло все в течение минуты. Но как нескончаема и мучительна казалась эта минута!
— Шевелись, месье Зу-зу, шевелись! — снова закричал русский, подкрепляя свое распоряжение пинком.
Пленный зуав в последний раз попытался воспротивиться. Но собака схватила его за ляжки, и несколько капель крови проступило на белых гетрах.
И в этом жалком существе, которое ничего больше не видело, не слышало и продвигалось, оступаясь, точно приговоренное к смерти, артиллеристы, в свою очередь, с негодованием узнали своего славного товарища, героя зуавского полка!
— Оторва!.. Тысяча чертей!.. Это он!.. Подлец!.. Предатель!.. Продажная шкура!..
— Смотри, каналья, мы сорвем с тебя крест!
— Расстрелять мерзавца!.. Смерть предателю!..
Двое и собака остановились в десяти шагах от батареи, на них лился поток оскорблений, проклятий и брани.
Ликующий русский повернулся к французам и прокричал зуаву:
— Можно подумать, что тебя здесь знают! Впрочем, лучше бы не знали, а? Но, может, они ошибаются… покажи им, кто ты есть… скажи что-нибудь… скажи пароль… спой хотя бы припев вашего полкового марша… не знаешь? Странно… А вот я знаю!
И русский превосходным, звучным голосом запел припев марша зуавов.
Среди артиллеристов наступило минутное замешательство. Затем — глубокая тишина. Воспользовавшись затишьем, русский выпрямился и закричал:
— Нет, вы не знаете Оторву!.. Вы его не знаете!.. Потому что вот он!
Молодой человек мгновенно сбросил русскую фуражку, сорвал с себя шинель, и все увидели на нем славный мундир зуава. Он был бледен от волнения, сердце билось, глаза сверкали. Его звучный голос разнесся над всеми позициями батареи:
— Вот он где, Оторва!.. Его вы не пошлете на расстрел… и не сорвете с него награду.