— Ничего не выйдет!. Что сделаешь в такой дыре, где нельзя повернуться?.. — слышалось иногда.
Мичман Белов понимал товарищей. У него тоже ничего не получалось. Он не отчаивался. Вместе с командиром группы примерялся, выбирал удобные положения, и хотя медленно, но работа понемногу налаживалась.
Стремясь экономить время и силы, моряки по молчаливому уговору до обеда не выходили из котельной, отменили даже перекуры.
Прошло две недели, а результатов все еще не было видно. Но командир котельной группы не огорчался. Главное — овладеть инструментом и приспособиться к необычным условиям.
Когда поставили первые две трубки, Монахов, принимавший во всех работах самое деятельное участие, воскликнул:
— Лиха беда начало! Теперь дело пойдет.
Он оказался прав. Темпы нарастали с каждым часом. К концу третьей недели моряки устанавливали уже 25 трубок в день.
Встретившись с командиром корабля, Гуз доложил:
— Сегодня тридцать.
Еще через два дня:
— Сорок! Завтра дадим не меньше пятидесяти.
Моряки работали с азартом. К концу дня они, обессиленные, выходили из коллектора, но, прежде чем подняться на верхнюю палубу, подсчитывали, сколько смонтировано трубок.
Наконец все трубки стали на свое место. Осталось произвести гидравлические испытания пароперегревателей.
— Ну как, — спросил в то утро у Гуза командир корабля, — выдержат?
Гуз, покраснев, ответил:
— Честное слово, товарищ командир, сегодня я чувствую себя как школьник перед экзаменом…
В котел подали воду. Начали испытания. Стрелка манометра медленно пошла в сторону, отмечая все возраставшее давление.
Командир котельной группы с волнением объявил!
— Двадцать атмосфер есть! Нажмите еще.
Стрелка отклонялась дальше.
— Двадцать две атмосферы!
До рабочего давления осталось еще три атмосферы.
— Продолжать испытания! — скомандовал Гуз, не отрывая глаза от приборов.
И когда давление было доведено до нормы, командир корабля капитан 2 ранга Сухоруков подошел к Андрееву, Гузу, затем поочередно ко всем старшинам, краснофлотцам и крепко пожал им руки.
— Теперь мы с вами, друзья, готовы к новым походам, — сказал он с чувством облегчения и гордости за своих подчиненных.
Многих уже нет на белом свете, но жив Саша Бурдинов. Сколько он видел, сколько пережил!.. Он и по сей день в Ленинграде. Мы встречаемся как старые друзья. Возраст у него пенсионный, но работу не бросает.
— Привычное дело, — отшучивается он. — Блокадная закалка дает о себе знать!
…Ремонт корабля шел тогда полным ходом, а в это самое время котельный машинист Алексей Потемкин лежал в госпитале. Его ранило 31 декабря, в канун Нового, 1942 года. Сидели матросы в землянке на нарах, пили чай. Командир роты строго-настрого приказал: быть в полной готовности. Немцы, рассчитывая на внезапность, как раз в такую ночь и могут устроить вылазку… И потому моряки не раздевались. Оружие, патроны — все было наготове. А пока вспоминали новогодние вечера в мирное время. У каждого была своя семья, свое счастье, своя дорога.
— Интересно, что там, на корабле? Наверно, ребята притащили елку и встречают Новый год по всем правилам, — говорил Потемкин, подбрасывая в печь щепки, которые мгновенно вспыхивали, издавая сухой треск.
Дружок Потемкина замотал головой:
— Вряд ли. Там тоже готовность…
Командир взвода посмотрел на часы и напомнил:
— Потемкин, твоя очередь проверять посты.
Потемкин оделся и вышел на мороз. Ночь была светлая, лунная. Под ногами хрустел снег. Потемкин осторожно пробирался по заснеженной траншее. «Надо бы ее углубить», — подумал он и услышал строгий окрик:
— Стой, кто идет?
— Свои!
— Пароль!
— «Мушка». Отзыв?
— «Патрон»!
Бойцы сблизились.
— Что слышно? — спросил Потемкин.
— Тихо. Должно быть, фрицы Новый год встречают…
— Возможно, встречают, а все-таки надо смотреть и смотреть.
— На то мы и поставлены! — весело откликнулся боец. — С наступающим тебя!
— И тебя тоже. Давай лапу!
Оба сняли рукавицы, пожали друг другу руки и расстались.
Потемкин прошел всю траншею. И только поднялся в рост, решив пробежать несколько метров, оставшихся до следующего хода сообщения, как там, на немецкой стороне, застрочил пулемет. Алексей сделал еще несколько шагов вперед и упал лицом в снег…
Очнулся он в землянке. Друзья снимали с него телогрейку. Санитары сделали перевязку, а еще минут через пятнадцать он лежал в санках, укутанный тулупом, одеялами, и санитары повезли его в медсанбат…
И вот Потемкин уже почти два месяца в госпитале.
Рана зарубцевалась. Алексей как мог убеждал лечащего врача, что чувствует себя отменно, просил ускорить выписку, не скрывая своей заветной мечты вернуться обратно на корабль.
— Сие от меня не зависит, — уверял врач. — Флот сейчас на приколе, а сухопутным частям нужно непрерывное пополнение. Как решит начальство, так и будет…
Алексей, не очень уповавший на милосердие начальства, ходил удрученный или угрюмо лежал на койке, отвернувшись лицом в стене.
Однажды после врачебного обхода ему вручили письмо, и он моментально узнал почерк лейтенанта Гуза.
— С корабля пишут! — радостно объявил он раненым и погрузился в чтение.
— Что сообщают? — нетерпеливо спросил сосед по койке.
— Рады, что я поправился. Хотят вытребовать обратно на корабль.
Раненый протянул Алексею руку.
— Поздравляю! Значит, сбывается твое желание.
— Подожди, еще все может по-другому обернуться.
Теперь Алексей и вовсе лишился покоя — ждал вызова на корабль и только об этом думал. А когда вызов действительно пришел, он как-то притих — должно быть, устал от долгих ожиданий.
В морозный день моряк с крейсера «Киров» шел по пустынным улицам Ленинграда. Изредка попадались навстречу истощенные женщины, тянувшие санки с дровами и ведрами воды.
Где-то совсем недалеко рвались снаряды. Из окон со звоном вылетали стекла.
Гранитная набережная Невы занесена снегом. И вот наконец крейсер «Киров» — палуба укрыта досками, мачты и надстройки в белых узорах инея.
Потемкина охватило волнение.
Нет, корабль не был погружен в дремоту. На сигнальных мостиках и у зенитных пушек бодрствовали люди. Сигнальщики в дубленых полушубках, валенках и черных ушанках присматривались к пасмурному тревожному небу. Часовой узнал Потемкина.
— Ты с фронта?
— Разумеется. Откуда же еще.
— Как там дела?
— Пока в порядке. Сидят гады, окопались. Осенью их крепко угостили. Больше не наступают.
Потемкин поднялся на палубу и сразу встретил знакомого.
— Лешка! Да ты ли это? — бросился к нему навстречу машинист Борис Михайлов.
— Как видишь!
В кубрике собрались моряки, свободные от вахты. Узнав о возвращении Потемкина, прибежали все его друзья. Первым поднялся, еще прихрамывая после ранения, машинист Толя Галаган, протянул руку:
— Привет лихому разведчику!
— Где тебя хватило? — спросил Потемкин, внимательно осматривая приятеля с ног до головы.
— Там же, где и тебя. В разведку ходил, весь передний край на брюхе исползал — и ничего. А четвертого ноября он обстреливать принялся, и меня осколками накрыло…
— У тебя какая работенка?
— Пока ремонт. Скоро пошлют на лесопильный завод. Запустить паровую машину для пилорамы просят.
— При чем тут корабль? На заводе свои кадры.
— Какие там кадры! — усмехнулся Галаган. — Сам знаешь, одни эвакуировались, другие поумирали. Завод этот ящики производит для мин и лодки по заказу флота. Кто им поможет, если не наш брат?! А ну снимай пехотную, переодевайся в морскую форму.
После сырых землянок кубрик показался Потемкину раем. Алексей то и дело оглядывался, останавливаясь на лицах друзей и на каждом знакомом предмете.
— А ты, хитрая лиса, знал, когда вернуться! — лихо подмигнул Галаган. — Уловил слушок, что на «Кирове» повышенные нормы довольствия, — и тут как тут!
— Я про это вовсе не знаю, — растерянно заявил Потемкин. — И как же это может быть? Везде одни нормы — блокадные…
— В том-то и дело — не одни. Братья казахи прислали продукты специально нашему кораблю. Будь рад, что служишь на «Кирове». Пойдем-ка лучше в машину, посмотришь, чем мы занимаемся…
Машинное отделение походило на заводской сборочный цех. Почти все механизмы были разобраны — их перебирали, ремонтировали. И со всех сторон слышал Потемкин приветливые голоса:
— Привет фронтовику!
— Давай включайся, Леша. Тебе работка найдется.
На другой день Потемкина зачислили в бригаду, которая устанавливала добавочное зенитное вооружение…