Во Франции, к слову сказать, было правило, согласно которому продюсер, пригласивший на съемки актеров на роли второго, третьего плана, на эпизодические роли, обязан их кормить. Вот объявляется перерыв в работе, всех их ведут обедать в ресторан, мы же с Алешей Баталовым отправляемся в свой отель.
Мы жили в отеле «Бонапарт». Название роскошное, на самом же деле он представлял собой старое четырехэтажное здание в одной из улочек Латинского квартала. Скорее всего то были «меблирашки» для кратковременных встреч пар — в наших номерах были широкие кровати, биде и больше ничего. Окна упирались в глухую стену соседнего дома.
Я приехал на съемки позже Баталова, и у меня с собой были домашние пирожки, шанежки, другие вкусности. Ну, думаю, сейчас вскипятим чай, попируем.
Баталов рукастый, все умеет, в электричестве хорошо разбирается. Включает это он чайничек — и на всем этаже вырубается свет. Давай, говорит он, пойдем ко мне — он жил этажом ниже. Спускаемся, включаем — та же история. Пошли к хозяевам. А хозяева — древние старик и старуха и их незамужняя дочь, некрасивая, изможденная. Звали нашу Евгению Гранде Мария. Мы принялись объяснять ей жестами, иностранных языков мы не знали, что нам нужен кипяток — чай заварить. (Поразительное дело: моя теща умерла в 75 лет от склероза, но, даже будучи уже больной, она переводила мне письма, присланные из Германии. А учила она немецкий еще в гимназии — вот какое было преподавание. Я же в школе учил немецкий, в училище — французский, потом еврейский, когда играл Тевье-молочника, а результат нулевой).
Мария выслушала нас и, кивнув головой, — мол, поняла — принесла нам кувшинчик с теплой водой и тазик.
Словом, попили мы чайку.
Раз уж я заговорил о Париже, расскажу еще один случай, с ним связанный. Было это в мою первую поездку во Францию в составе группы актеров.
Один из наших актеров и представитель министерства культуры — как сейчас помню, звали его Юрий Васильевич; он служил в органах, и мы это знали, и он знал, что мы это знали; хороший в общем-то мужик, — были любители под привезенные с собой яства пропустить по бокальчику. А франков-то негусто. Однажды прибегает актер с улицы, радостный такой, и говорит: «Тут рядом дешевое вино продают в розлив, правда, не красное. Я купил большую бутылку».
И ставит ее на стол. Ну, оживились они, ручки потирают. Приготовили бутерброды, наполнили бокалы. Чокнулись, глотнули… И дружно побежали в туалет.
Оказалось, то было оливковое масло!
Смех смехом, но если серьезно — жалким наш соотечественник выглядел за границей: на виду, как говорится, у всей Европы унижалось его человеческое достоинство. Но нет желания углубляться в эту тему, тем более, что память хранит случаи в основном забавные.
В Швейцарии, где наш театр был на гастролях, в Цюрихе, я жил в одном номере с Л. Г. Зориным — мы играли его «Варшавскую мелодию». Бывало, возвратимся поздно вечером в отель, войдем в номер — и через несколько минут тускнеет свет, падает напряжение в сети: это наши люди включали кипятильники. Мы тоже не дремали. Я впервые там испробовал хитроумное изобретение доморощенных умельцев: разбитую лампочку, в цоколе которой сделаны два отверстия. Изделие ввинчивается в торшер — и получается розетка.
Посмотрел Леонид Генрихович на это и сказал: «Теперь я верю в непобедимость русского народа».
Говоря о своих ролях в кино, не могу пройти мимо фильма «Без свидетелей», где я играл персонаж, обозначенный просто местоимением Он. Характер этот был для меня нов и интересен. По сути это не совсем моя роль, хотя и глупо заключать себя в какие-то рамки, границы. То есть эти рамки все же есть, есть границы, через которые переступать не надо, ибо там ты не знаешь языка, но в своих владениях хочется быть разным, искать непохожесть в привычном, что-то новое для себя.
Шли поиски необычного для меня грима, несвойственной мне манеры поведения, и я все дальше уходил от себя, чтобы раскрыть характер, столь чужой мне. Это был тип актера в жизни — он все время играл. Играл хорошего человека, деятельного человека, играл любовь. А мне, актеру, надо было этого «актера в жизни» сыграть. Сложная задача! Это была одна из самых трудных моих ролей.
В пьесе Софьи Прокофьевой «Без свидетелей», которая легла в основу фильма, всего два героя — Он и Она (в фильме Ее играет Ирина Купченко). Все действие происходит в одной декорации — в современной квартирке с двумя смежными комнатками. Оператор Павел Лебешев, художник Александр Адабашьян и Никита Михалков, режиссер, проявляли прямо-таки виртуозную изворотливость, чтобы в этих типовых клетушках найти новый ракурс, неожиданный угол зрения в прямом и переносном смысле. И надо сказать, что им это удалось.
Я снимался у многих известных режиссеров нашего кино. Они очень разные, но всех их объединяет одно: умение создать на съемочной площадке рабочую, но вместе с тем не давящую на актера, не сковывающего его творческую инициативу атмосферу. Даже яростный И. А. Пырьев, вошедший в легенду своими разносами и руганью, старался по возможности оберегать актера от ненужной нервозности. Легко, свободно и радостно было работать с А. Аловым и В. Наумовым. Хорошо было играть в фильме понимающе спокойного и демократичного Ю. Я. Райзмана. Никогда не давил на актера, выступая в роли режиссера, В. П. Басов…
И вот — Никита Михалков. С ним было и легко и тяжело, и уверенно и напряженно. Он человек другого, нежели я, поколения и в чем-то более точно ощущает пульс времени. Естественно, у меня с ним были расхождения, но я жестко положил себе во всем подчиняться ему.
Это было настоящее испытание — что-то вроде монашеского послушания. Михалков жестко и беспощадно относится к приблизительности в решениях и к непрофессиональности их исполнения. И это тоже порог, через который нелегко было перешагнуть. Я попал в атмосферу творческой Спарты, где выживает только сильный. Не стони, не уставай, знай текст назубок, смело иди на новые пробы и ищи, ищи, ищи единственно верный вариант. Когда же хотелось все бросить и сыграть как легче, пойти по проторенной дороге, беспощадный Никита начинал все называть своими словами, и я, стиснув зубы, соглашался с ним. И все шло по новой.
Но наступал момент, когда Михалков понимал, что иные его требования создают какую-то напряженность, мешающую, а не помогающую актеру работать, и тут шла в ход шутка, чаепитие и расслабление.
Очень многие зрители не поняли характер, который я сыграл. Они считали, что «актерство актера» идет не от персонажа, а от исполнителя — от меня.
«Что это Ульянов так наигрывает? Он что, потерял совесть: стал так развязно играть, так нагличать?» — вот такой был тон. Некоторые зрители, правда, поняли все точно и писали, что мы правильно сделали, показав такого мерзавца и подлеца. Одна женщина призналась, что это прямо портрет ее бывшего мужа. Но большинство писем были полны осуждения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});