найду работу и верну долг плюс эти безумные проценты. Тогда мне это казалось разумным. Кронос указал мне на важные моменты контракта: временные рамки, проценты и способы платежей.
Я останавливаю молчаливого Вульфа перед тем, как мы доходим до кухни.
– Вульф… Пожалуйста.
Он пожимает плечами и встречается со мной взглядом.
– Ты подписала контракт, который в буквальном смысле поставил на карту твою жизнь, Кора, ты допустила просрочки по кредиту, ты не платила два месяца, а это значит, что он собирается взыскать с тебя долг другими способами.
– С моей плоти, – я смотрю вниз, на свои руки, онемев от шока.
В любом случае все шло именно к этому. Даже это дурацкое гребаное клеймо на моей коже было поставлено для того, чтобы весь мир увидел, кому я принадлежу.
Только вот то, как Вульф смотрит на меня, наводит на мысль, что все гораздо хуже, чем я себе представляла. Кронос же сказал мне, что это еще не конец, а я ему не поверила.
– Верно, – медленно произносит Вульф. – В некоторых случаях долги привязывают людей к Титанам навсегда, ведь они владеют домами, предприятиями, людьми. Порой они просто продают должников, чтобы вернуть свои деньги.
Сколько же это стоит? Моя жизнь?
От этих мыслей я дрожу.
– Подумай о бизнесменах, которые попадают в трудное положение и не могут найти выход. Могущественные люди из Стерлинг Фолс оказываются в сетях Кроноса и становятся его собственностью, – вульф щелкает пальцами, чтобы подчеркнуть свои слова, а затем отворачивается. – Но Кронос решил, что ты этого не стоишь.
Я сглатываю и следую за Вульфом на кухню. Теперь Кронос поймал меня на крючок, и мне необходимо знать, какая участь меня ждет в будущем, каким бы ужасным оно ни было.
– Что это значит? – спрашиваю я.
– Он собирается продать тебя тому, кто предложит самую высокую цену.
Глава 13
Кора
Несмотря на то, что я считаю своих приемных родителей родными, я всегда ощущала на себе давление нашей непохожести. Конечно, мой врач и друзья знали о том, что я приемный ребенок, но незнакомые люди всегда указывали на наше несходство, оно вызывало у них любопытство, а у меня – досаду. Например, учителя удивлялись, когда темноволосая загорелая пара забирала из школы бледную рыжую девочку.
Я люблю своих родителей, но совершенно не подхожу им. Ведь я знаю, что где-то в этом мире живут мои биологические родители. Возможно, именно из-за этих параноидальных мыслей или назло им я разработала несколько нездоровых методов борьбы с эмоциями: я слишком много или слишком мало сплю, что обычно перерастает в бессонницу, ковыряю или грызу свои ногти, пока они не начинают кровоточить.
Испугавшись, что меня запрут в комнате, как в первую ночь в этом особняке, я не ложусь спать, пока солнце не начинает светить в мое окно. Я сижу на своей кровати и, с тревогой глядя на дверь, напрягаю слух, чтобы не пропустить скрежет задвигаемого засова.
Так прошла и моя третья ночь здесь. Ожидая чего-то нехорошего, я просто ходила взад и вперед по комнате, пока не рассвело. День оказался не лучше. Я практически ничем не занималась, кроме учебы, и не покидала свою комнату. Вульф, который, как и я, находился дома, казалось, был вполне доволен тем, что позволял мне ничего не делать. Он сам принес мне обед, а затем и ужин, состоящие из еды, которую мы взяли с собой в коробках навынос. Оба раза, когда Вульф заходил в мою комнату, он казался мне рассеянным, но я оставила это без внимания, больше думая о том, что завтра мне следует вернуться на занятия. Я и так слишком долго это откладывала. И в конце концов, не могу же я оставаться здесь вечно?
Закончив домашнюю работу, я прислушиваюсь к тишине, царящей в доме, и, открыв свою дверь, выхожу в темный коридор. Носки на ногах приглушают шум шагов, но я все равно двигаюсь к лестнице на цыпочках. Я еще не отваживалась подниматься на третий этаж и не уверена, что хочу заниматься этим глубокой ночью, поэтому вместо этого я иду вниз. Я знаю, что в этом доме есть нечто поинтереснее, чем те комнаты, которые я видела мимоходом. Идея исследовать первый этаж кажется мне безопасной, тем более что я слышала, что где-то здесь должен быть тренажерный зал.
Я чувствую себя воровкой, крадущейся по дому и заглядывающей в комнаты, но продолжаю это делать, запоминая в уме их расположение и мысленно составляя карту. Я нахожу кабинет, двойные двери которого закрыты, а внутри пусто, если не считать стола, задвинутого в угол, и коробок на полу. Также я нахожу кинозал и игровую комнату с бильярдным столом по центру. Игровая комната расположена рядом с гаражом и, возможно, даже имеет с ним общую стену.
Дальше я иду в другом направлении – мимо кухни, двухуровневой гостиной с огромным телевизором – и дохожу до двери, за которой скрывается лестница, ведущая в подвал. Я готова поспорить, что внизу находится тренажерный зал. Я снова заглядываю в гостиную, размышляя о том, стоит ли мне подняться по винтовой лестнице и посмотреть, что за книги они хранят наверху, но в итоге я отбрасываю эту мысль и продолжаю свое исследование, пока не натыкаюсь на комнату, в углу которой стоит маленький рояль, освещенный отблеском луны.
Включив свет, я вижу, как блестит его черная отполированная поверхность. Чувствуя тесноту в груди и виновато оглядываясь по сторонам, я все-таки захожу внутрь. На стене висит несколько гитар. Некоторые из них акустические, некоторые – электро, а под ними стоят усилители с тугими мотками шнуров. Также я замечаю на стенах и потолке панели звукопоглощения.
Я уже несколько месяцев не играла на своей виолончели, хотя чуть было не взяла ее с собой в Стерлинг Фолс, но безмерно рада, что этого не сделала. Я не знаю, хватило бы у меня смелости сохранить ее, когда все остальное начало разваливаться на части. В течение нескольких лет я училась также и игре на фортепиано. Ничего впечатляющего и выдающегося, просто еще один пункт, который я добавила в свое резюме для поступления в колледж. В моей старшей школе по утрам проводили бесплатные уроки, и я изо всех сил старалась выучить основы.
Я поднимаю крышку с клавиш фортепиано и вытаскиваю скамейку, оценивая ее орнамент из слоновой кости. У старого пианино, на котором я училась играть, было несколько потрескавшихся и пожелтевших клавиш,