один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти[60].
Роман «Доктор Живаго» в СССР издавать отказывались, и он вышел в Италии, а затем и в других странах. Газеты писали об этом как о провокации Запада, предательстве, клевете на советский строй: «Те сорок или пятьдесят тысяч американских долларов, которые получил Пастернак, — это не премия, это благодарность за соучастие в преступлении против мира и покоя на планете, против социализма, против коммунизма. Вот что это такое!» И это было не единственное обвинение, прозвучавшее на собрании московских писателей. Не читавшие книгу Пастернака тоже его осуждали и называли «несколько юродивым». Требовали исключить из Союза писателей и выслать из страны.
Он отвечал: «Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моём исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать всё, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, всё равно через несколько лет вам придётся меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».
Исключили, осудили, вынудили отказаться от престижной премии. Оставили лишь право зарабатывать на жизнь переводами Шекспира, Гёте, Шиллера, Байрона. И ещё он много переводил грузинскую поэзию.
Пророчество Пастернака сбылось — его всё же признали великим поэтом, только премию, после кончины отца, получил за него его сын.
Среди тех, кто посмел не участвовать в травле лауреата, был и Расул Гамзатов. Не пожелал повторять горький опыт, когда, ещё не понимая, что происходит, он участвовал в митинге против Ахматовой и Зощенко. Он хорошо усвоил, что поэзии лучше держаться подальше от политики, а если они оказываются рядом, то поэзия неминуемо терпит поражение.
«Прожита жизнь, и теперь, оглядываясь назад, вижу: всё, что связано в моих стихах с политикой, оказалось, к великому огорчению, недолговечным, — говорил Расул Гамзатов в беседе с Кларой Солнцевой. — О многом сожалею: писал то, что мог бы не писать. Случалось, стоял с “дежурной одой” календаря, как выразился по этому поводу А. Твардовский. Лучше бы я этого не делал».
В 1965 году, когда Нобелевская премия по литературе «За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время» была присуждена Михаилу Шолохову, ему её получить разрешили. При этом в газетах с неким злорадством подчёркивали, что советский писатель не поклонился королю Густаву VI, хотя это полагалось по протоколу.
«В ГОРАХ МОЁ СЕРДЦЕ»
Если бы Расулу Гамзатову предложили выбирать между Нобелевской премией и публикацией исповедальной, покаянной, многострадальной поэмы «В горах моё сердце», он бы, наверное, выбрал второе. На стене в его писательском кабинете и сейчас висит портрет Шамиля, который подарил Гамзатову его учитель Павел Антокольский, внук художника. Поэту казалось, что с каждым годом взгляд имама становится всё тяжелее.
Были раны кинжальные и пулевые,
Но тобой причинённая — трижды больней,
Ибо рану от горца я принял впервые.
Нет обиды, что силой сравнилась бы с ней.
...Газават мой, быть может, сегодня не нужен,
Но когда-то он горы твои защищал.
Видно, ныне моё устарело оружье,
Но свободе служил этот острый кинжал[61].
Прежде земляки были опечалены историей с поэмой о Шамиле, но они жили в ту же эпоху и могли догадываться о причинах случившегося. Теперь, когда в Москве вышла новая книга Гамзатова, на обложке которой было название долгожданной поэмы, горцы вздохнули с облегчением.
Гамзатов не верил своим глазам. Только он знал, чего стоило добиться издания поэмы, в которой имам Шамиль представал в своём истинном величии, в образе народного героя. Гамзатов вновь и вновь открывал страницу с началом поэмы.
«Как же теперь объясняет поэт, кто виноват в прошлой братоубийственной войне? — размышлял Владимир Огнёв и цитировал поэму:
О Россия — поборница правды и мира!
Ты когда-то не дружбу дарила горам.
Даже русских поэтов в солдатских мундирах
По веленью царя присылала ты к нам.
Ты поручика Лермонтова потеряла.
Рядового Бестужева... Помнят у нас
Твоих бедных сынов. Их погибло немало.
Как святыню, хранит их могилы Кавказ.
Он выкупил солидную часть тиража и дарил книгу всем — друзьям, родственникам, коллегам, школам, библиотекам. И чувствовал, как душа его постепенно избавляется от гнетущей тяжести, хотя рана на сердце ещё не затянулась.
Что мне личная слава? На что она, право?
Не собой, а тобою горжусь, мой народ.
Я лишь искра твоей полыхающей славы,
Без тебя эта искра погаснет, замрёт.
...Я люблю твою гордость и тягу к свободе,
Мой народ, что когда-то родил Шамиля[62].
23 октября 1958 года ему было присвоено звание Народный поэт Дагестанской АССР, он принял его без показной радости, но с благодарностью своему народу.
Наступила пора осмыслить пройденный путь, задуматься о жизни, о своём месте в литературе.
«Видимо, всё-таки, не без оснований появились в творчестве Расула Гамзатова нотки тревоги, — писал Владимир Огнёв. — Где-то, в чём-то ослабил он, видимо, связи свои с жизнью народа. Занятость громадной общественной работой, расширяя кругозор, отвлекает его всё-таки от сосредоточенного творчества (Расул Гамзатов — председатель правления Союза писателей Дагестана, депутат Верховного Совета Даг. АССР, зам. председателя Бюро СП по РСФСР, член редсовета “Дружбы народов”)».
Радости и печали поэта разделяла его супруга Патимат. Она же дарила ему и счастье. В марте 1959 года у них родилась вторая дочь. Её тоже назвали Патимат — имя очень популярное у горцев и вообще у мусульман, имя, идущее от Фатимы — дочери Пророка Мухаммеда. Опять не дождавшийся сына, поэт стал величать себя доктором «патиматических» наук.
«НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ»
Писателей в Дагестане становилось всё больше, и это было хорошо. Но качество литературы росло не так быстро, как количество членов Союза писателей. Прежде Расул Гамзатов не считал себя вправе учить других литераторов, мнение своё высказывал осторожно, как правило, в дружеской форме и с добрым юмором. Однако руководителю писательской организации следовало заботиться о состоянии литературы, особенно — поэзии, которая была самым популярным жанром. Многие напирали на экзотику, полагая, что это