Воцарилась тишина. Так складно говорил полковник, что я разозлился даже, что этот мерзавец так долго ломается, не понимает своей же выгоды.
– Не спешите же так,– сказал Туташхиа. – Идти на такое дело, не подумав, ведь тоже нельзя.
Полковник еле сдержался, чтоб не крикнуть от радости, и решил, видимо, что надо жать на все педали, не давая передышки.
– Раздумывать тут нечего,– сказал он решительно. – Все, о чем я вам сказал, уже было и взвешено, и обдумано до нашей встречи. Я же больше не имею возможности ждать, в Петербурге у меня неотложные дела. Поэтому решать все надо сегодня, чтобы я успел распорядиться, а утром отсюда уехать. – Полковник достал из кармана часы и хлопнул крышкой. – Я жду ровно две минуты.
А когда две минуты прошли, Сахнов спрятал часы и сделал вид, что собирает бумаги со стола, чтобы уходить.
– А сколько времени вы на это даете? – чуть слышно спросил Туташхиа.
– Десять дней... Самое большее – две недели.
– А если не получится?
– Получится, получится,– опять стал повторять Сахнов, и я подумал было, что мне опять придется вызывать полицейских с розгами.
– Ну что ж, согласен, коли так! – выдавил из себя Туташхиа.
– Тогда оформим все, как положено,– заторопился Сахнов. Он начал писать на отдельном листе, перечисляя все, что должен выполнить Туташхиа и в какой срок, указывая при этом, по какой статье и какому параграфу он будет отдан под суд в случае, если не выполнит того, что на него возложено. Это была обычная форма расписки, под которой должна была стоять подпись Туташхиа. Кончив, Сахнов спросил Туташхиа:
– Сумеете ли вы прочитать?
– Сумею,– ответил тот.
Туташхиа подвинул к себе листок бумаги, исписанный полковником Сахновым, и начал не торопясь читать. Держал он его перед собой, наверно, с полчаса, не меньше. Потом сказал:
– Я все обдумал. Двух недель мне не хватит. Как хотите. Полтора месяца – самый короткий срок... Давайте перепишем.
Это же надо, что придумал, прохвост! Я сразу понял, к чему он это тянет. Чтобы Сахнов не сомневался ни в чем, чтобы считал, что дело сделано, переманили мы к себе Туташхиа – и все. Хотел, чтобы согласие его на правду похоже было.
Видел я, хитрит абраг, за нос нас провести хочет, но Сахнову только одно нужно – бумагу эту подписать. Как примется он убеждать – две недели, куда, мол, больше, Туташхиа свое повторяет – полтора месяца, и ни днем меньше. Чуть не сцепились из-за этого. Но тут Сахнов на уступки пошел, предложил в конце листа примечание сделать, что срок исполнения продлен,– и расписаться там им обоим. Но Туташхиа на дыбы стал, весь документ переписать заставил, а потом опять читал его и перечитывал сто раз. Но подписал в конце концов. На том и закончили, назначив встретиться с ним через неделю в условненном месте. Пока выходили из кабинета, я успел шепнуть полковнику, что надует нас абраг. И что вы думаете, вытаращил он на меня свои рыбьи глаза с таким гневом, будто не Туташхиа, а я издеваюсь над нам и собираюсь оставить его в дураках.
Когда вышли во двор, Туташхиа заставил нас вывести ему теленка, потом сел на коня и уехал.
Сказать вам правду, с того момента я больше не видел его никогда.
А полковник Сахнов на другое утро вдалбливал мне без конца, что мне делать с Туташхиа после того, как с братьями Чантуриа будет покончено. И укатил в своем фаэтоне в Поти.
Неделя проскочила быстро, надо было выходить на встречу с Датой.
Но я не такой простак, понимаю, какой подарочек он может приготовить мне за розги. Умирать-то неохота! Послал я переодетого полицейского, а сам спрятался в кустах. Сижу и жду. Вот идет мой полицейский, подошел к условленному месту, там никого нет. Огляделся, увидел у моста мальчика лет восьми, я рядом с ним хурджин. Полицейский стоит и ждет, когда же появится Туташхиа. Потом спросил мальчика:
– Ты что здесь делаешь?
– Меня прислал Туташхиа,– ответил мальчик. – Он с кем-то должен тут встретиться.
– Это со мной,—отвечает полицейский. – Что он просил передать?
– Он просил передать вам хурджин.
– Зачем?
– Чтобы вы преподнесли его Никандро Килиа.
Когда в кустах мы развязали хурджин, то с одного бока в нем лежала курица, а с другого – индюк.
Вот все так и закончилось.
Но что после этого подлец Туташхиа наворотил – описать нет никаких сил. Все прежние злодейства – только детская игра рядом с нынешними. Делал все так, чтобы и следа не осталось нигде. Но можете мне поверить, что после того, как он второй раз ушел в абраги, все поджоги, убийства и насилия, что были в Грузии,– все дело его рук! Это говорю вам я – Никандро Килиа!
Всего месяц прошел с той поры, и вдруг приезжает из Кутаиси губернское мое начальство вместе с каким-то офицером и приказывает сдать ему дела. Кукиш мне под нос вместо должности!
Я, конечно, сразу в Тифлис, в кабинет Мушни Зарандиа. Увидел он меня, рассвирепел – стал ругать, да так, будто головешки горячие изо рта посыпались. Часа два орал, ослом обзывал. Я решил, что пропало все, разозлился и тоже стал кричать:
– Это по вашей милости я службу потерял! Из-за вас дети мои голодать будут! Вы все подстроили, вы и исправляйте, не то я покажу вам, где раки зимуют!
– Что ты мне показать можешь? – захохотал Зарандиа.– Поделись со мной, не томи мою душу.
– Небось твоя жена, Мушни-батоно, и теперь носит серьги, что ей евреи подарили? – спросил я.
Зарандиа поманил меня рукой.
– Подойди сюда, Килиа,—сказал он. – Садись-ка рядом.– Открыл несгораемый шкаф, долго шарил там, пока не вытащил какую-то бумажку. Положил ее передо мной и сказал: – Ты, конечно, идиот и наглец. Но читать, кажется, умеешь. Прочитай-ка, что тут написано.
То была расписка, заверенная нотариусом. В ней говорилось, что Мушни Зарандиа вернул серьги евреям ровно через неделю после того, как они поднесли их его жене. Вот тебе и на! От неожиданности я просто остолбенел. Можете себе представить, столько лет Мушни вел себя со мной так, будто испытывает благодарность, что я не донес про его взятку. А я считал, что держу его в руках и в любой момент заставлю плясать под свою дудочку и делать так, как выгодно будет мне. И вдруг что же открывается! Я чуть не рехнулся от досады и злости и начал вопить изо всех сил:
– Ты думаешь, Мушни Зарандиа, что выскользнул из моих рук! Не думай! Знай, беда моих детей падет на твою голову! Я буду каждый день писать доносы на тебя, каждый день буду рассылать их по всем присутствиям... Что Мушни Зарандиа – вор, что Мушни Зарандиа – взяточник, что Мушни Зарандиа – враг царю и трону его! Мне, я знаю, никто не поверит, но будешь ты весь в грязи – это так! Если не вернешь мне службу!
Мушни Зарандиа рассмеялся мне в лицо.
– На что ты способен,– сказал он,– я знаю и без тебя, Килиа. А теперь посиди тихо. Постарайся успокоиться. Я приму человека, поговорим потом.
Он позвонил, вошел посетитель, и они долго говорили о деле.
А я тем временем и правда пришел в себя, не скажу, что успокоился, а скорее опомнился и готов был головой биться о степку, что наговорил столько глупостей.
Опустил голову, сижу, боясь шелохнуться.
А Зарандиа, выпроводив посетителя, вытащил из письменного стола еще одну бумагу и протянул мне.
– Перепиши,– сказал он,– оставь мне и уходи. Отдохнешь месяц-другой, а там посмотрим, что с тобой делать.
Начал я читать, глазам своим не верю!
Представьте себе, он за меня объяснение написал на имя министра с просьбой оставить меня на службе. Да как написал!
– Не думай, Килиа,– сказал он,– что ты меня напугал и я со страху это сделал. Не боюсь я тебя, поверь. Но с тобой поступили несправедливо, и по-человечески я должен прийти тебе на помощь. Конечно, не больно ты умный человек, но не взяточник, не казнокрад, к тому же человек – верный царю и отечеству. Свой уезд ты знаешь хорошо и место свое занимаешь по праву. Перепиши объяснение и уходи.
И что же? Через два месяца я снова был полицмейстером.
Вот я и говорю, что Мушни Зарандиа был хитрецом, но добрым хитрецом. Хорошим человеком! Вы убедились, наверно, сами, что я прав. И жить надо только так, как жил Мушн.