Читать интересную книгу Сестра милосердия - Мария Воронова

Как ни странно, его младенческие черты уже определились, она словно держала на руках сильно уменьшенную копию Шварцвальда. Порода есть порода.

Можно представить, каким он будет красавцем, когда вырастет!

Потом женщины собирали Эрика на прогулку, и Элеонора отправлялась с коляской в Таврический сад. Это место много значило для нее, так же как и Клинический институт, в котором находилась квартира барона. Здесь прошла вся ее юность, случилась первая любовь… Но теперь она была так поглощена Эриком, что почти не предавалась воспоминаниям.

Прохожие, наверное, думают, что она молодая мать, и иногда Элеонора действительно представляла, будто она настоящая мать Эрика. Это очень нехорошо, настоящая мать — Саша, только она умерла. А она почти не вспоминает о покойной, будто ее и не было, а Эрик появился сам по себе!

Элеонора честно заставляла себя скорбеть, но горе выходило таким вымученным и неискренним, что она оставила это занятие. Какая она все же холодная и равнодушная натура! Или до сих пор не может простить покойницу?

Нет, гнева в душе не было, но не было и настоящего прощения. Просто Саша стала для нее чужой. Если бы она выдала их секрет под пытками или под угрозой для жизни своей и детей, Элеонора не вычеркнула бы ее из своего сердца. Как-то она оказалась свидетельницей спора Воинова и Корфа. Корф сказал, что настоящий дворянин выдержит любые пытки, а Константин Георгиевич возразил: «Есть боль, которую вытерпеть невозможно. Человек очень изобретательное создание в мучении себе подобных, и дело тут не столько в вашей стойкости, сколько в безжалостности ваших палачей. Есть барьеры, которые трудно переступить, но если врагам нужно, чтобы вы заговорили, они заставят вас говорить. Поэтому единственный способ сохранить тайну — покончить с собой».

Но Саше ничего такого не угрожало, она сдала их ради сытой жизни, ради того, чтобы быть женой директора Клинического института.

Да и это ее признание… Это облегчение совести ничем не грозило Саше, самое страшное, что могло с ней случиться, — Элеонора выгнала бы ее. Но тогда она могла бы думать о ней как о «заносчивой аристократке, которая не понимает, что людям тоже надо жить. Что она себе возомнила, если княжна, то я за нее и умереть должна?».

И виноватой стала бы уже Элеонора, отвергшая чистосердечное раскаяние беременной женщины.

Господи, прости, что я думаю! Конечно, это был искренний порыв, я сама рассуждаю, как базарная торговка! Долой такие мысли раз и навсегда!

Какой бы Саша ни была, она родила Эрика! Не побоялась, пошла на риск, хотя силы ее были подорваны долгим голоданием. Вот о чем надо помнить, а об истории с доносом поскорее забыть, будто ее никогда не было. Саша просто наговорила на себя, потому что слегка помешалась, как все женщины перед родами. И когда Эрик немного подрастет, она будет рассказывать ему о маме, какая та была хорошая и добрая женщина. И какая красавица…

С прогулки они возвращались тихонько, стараясь не разбудить нянюшку. По ночам Эрик не давал старушке уснуть, плакал. Элеонора подозревала, что малыш просто хочет есть, но Анастасия Васильевна была непреклонна — ночью ребенку ничего, кроме воды, не полагалось. Элеонора думала: хорошо, что она из соображений приличий ночует дома, иначе не выдержала бы и обязательно втихаря накормила Эрика, нарушив весь научный воспитательный процесс.

Был еще один деликатный момент: чтобы не ставить в неловкое положение ни себя, ни Шварцвальда, нельзя было прислуживать его семье ни под каким видом. Она строго следила, чтобы сфера ее заботы ограничивалась уходом за Эриком. Наверное, это было глупо, но девушка не ела у барона, чтобы не было ощущения, что она «отрабатывает харчи». Элеонора брала с собой хлеб и съедала его во время вечерней прогулки.

Она стирала и гладила пеленки, гуляла с малышом, в общем, здорово разгрузила нянюшку, а та в обмен готовила для взрослых членов семьи и выполняла другую домашнюю работу. Соня с Ваней сами убирали в своих комнатах, а по местам общего пользования вывесили график дежурств, как в коммунальной квартире.

Элеоноре было даже немножко страшно смотреть на них. В юнгштурмовках, с суровыми лицами, они проходили мимо, вздернув подбородки. В Ване, кажется, еще осталось что-то человеческое, он сам вызвался бегать за смесями в консультацию и неукоснительно выполнял эту обязанность, а Соня… От ее холодного взгляда Элеоноре иногда становилось не по себе. К братику она была совершенно равнодушна, не проявляла даже обычного девичьего интереса.

Как-то Шварцвальд сделал ей замечание, что она не помогает, так Соня, вытянувшись во весь свой невеликий рост, отчеканила:

— Вы не советовались со мной по поводу этого ребенка, я вам ничего не обещала и ничего не должна.

— Но ты живешь в моем доме… — растерялся барон.

— Я живу в своем доме. Эту квартиру дали не лично вам, а всей нашей семье, поэтому не надо представлять, что вы нас тут держите из милости!

Шварцвальд не нашелся что ответить, и Соня ушла с победой. Элеоноре стало очень неловко, что она оказалась невольной свидетельницей чужих семейных неурядиц, да и в глубине души она считала, что барон сам виноват. Если бы не хитрил, не пытался, что называется, усидеть на двух стульях, сейчас не пришлось бы скрывать от этой суровой девочки, что он ее отец, и девочка была бы к нему гораздо добрее…

Барон любил Эрика, но он был всего лишь отец, и отец неопытный. И немолодой. Соня с Ваней росли отдельно от него, поэтому он думал, что новорожденный сын — это нечто оформленное в красивый конверт с бантом, которое подносят ему на пять минут в день для нежного поцелуя.

Правда, он каждый вечер сам купал Эрика, и получалось у него довольно ловко.

Иногда он находил их с Эриком во время прогулки, тогда они минут двадцать прохаживались по аллее, обычно молча, а потом Шварцвальд возвращался к своим делам.

Как-то он спросил Элеонору, не хочет ли она, чтобы он устроил ей повышение в должности. Она энергично отказалась, мол, с ее происхождением лучше не высовываться. А главное, только работа дежурной сестры позволяет ей заботиться об Эрике. Барон нахмурился, но ничего не ответил и больше не заговаривал на эту тему.

Сам он работал очень много, помимо директорства еще входил в состав разных комиссий и преподавал в академии организацию и тактику медицинской службы. При такой нагрузке оставалось очень мало времени на семью, но Элеонора считала, что это правильно. Перепеленать могут и они с нянюшкой, а отец нужен сыну в первую очередь для того, чтобы им гордиться и брать пример. Как говорит нянюшка, бойтесь не того, что дети вас не слушают, бойтесь того, что они вас видят. Она вообще кладезь педагогических афоризмов, в том числе таких, что заставляют Элеонору краснеть.

Она всегда любила свою работу, но теперь не могла дождаться, когда сутки кончатся и можно будет бежать к Эрику. А на дежурстве думала только о том, как там ее малыш, вовремя ли его покормили, не забыл ли Ваня принести смесь и тщательно ли барон проверил воду в ванночке перед купанием.

Эрик был еще очень мал, но Элеоноре казалось, что он тоже по ней скучает. Нянюшка говорила, что без нее он хуже ест, и это наполняло сердце гордостью, хотя она подозревала, что няня просто ей льстит.

Глава 20

Когда малышу исполнился месяц, Элеонора вдруг столкнулась в Таврическом саду с Елизаветой Ксаверьевной. Та шла, гордо выпрямив спину и вздернув подбородок, в старомодном, читай старом, твидовом костюме и дикой шляпке с цветочками. Руку с поводком она держала на отлете. На другом конце длинного поводка семенила прославленная Микки. Размером она была с книжный томик, а учитывая наводящую ужас физиономию, можно считать, что томик Маркса.

В создании этого чуда селекции явно принимало участие не меньше ста пород, причем у каждой была взята самая жуткая черта. Черти в аду, наверное, выглядели консервативнее, чем Микки Шмидт.

Женщины сердечно обнялись. Елизавета Ксаверьевна рассказала, что ее продержали еще две недели, а потом вдруг освободили, так и не объяснив, за что арестовали и почему выпустили. О судьбе Головиной она ничего не знала.

— Я ведь сдержала свое обещание, — похвасталась Шмидт, — и ходила к Груздеву. Но он обозвал меня старой дурой и выгнал взашей. Даже не спросил, как его невестка провела свои последние дни. Если бы вы знали, Элеонора, как мне жаль подобных людей!

Она только кивнула.

Елизавета Ксаверьевна познакомила ее с Микки и только потом удивилась, что Элеонора с коляской.

— Я, конечно, не эксперт в этих вопросах, но как вы успели…

Пришлось рассказать, кем ей приходится Эрик.

— О, первый законнорожденный Шварцвальд! — заметила Елизавета Ксаверьевна не без яда и попросила показать ребеночка.