Читать интересную книгу История абдеритов - Кристоф Виланд

Главари «теней» собрались в тот же вечер в доме у госпожи Салабанды и решили: вместо того, чтобы добиваться у архонта дня созыва Совета четырехсот, постараться, наоборот, отсрочить его (если это окажется необходимым), дав народу время вновь остыть. А между тем пытаться настойчиво и терпеливо убедить бюргерство в том, насколько глупо было с его стороны считать какой-то заслугой архижреца и его соратников-«ослов» то, что было вовсе не выражением доброй воли, а просто вынужденным результатом их слабости. Если бы «ослы» имели возможность вырвать процесс из рук Большого совета, они бы это сделали, не задумываясь, приятно ли это народу или нет. Перемена в их прежнем обычном поведении не что иное, как грубая уловка, чтобы расколоть народную партию, и не следует обманываться на этот счет. Напротив, нужно еще более быть настороже, ибо народ намерены, по-видимому, усыпить сладкими речами и незаметно довести до состояния, когда он, не ведая того сам, станет орудием собственного угнетения.

Верховный жрец Стробил, присутствовавший на этом совещании, одобрял все, что только могло бы ослабить авторитет его соперника у бюргерства и представлять его намерения подозрительными.

– Однако я очень сомневаюсь, – прибавил он, – чтобы мы дождались желаемых плодов. Но я ему готовлю иной и тем более сильный яд, что он будет неожиданным. Еще не настало время объясниться понятней. Дайте мне только возможность приготовить эту отраву! Пусть он льстит себя надеждой, что восторжествует над жрецом Стробилом. Радость его будет слишком солона, поверьте мне. А пока мы должны молчать о своих планах и о том, когда они свершатся, если только честно, как я надеюсь, относимся друг к другу и серьезно намерены победить своих врагов. Агатирса надо ввести в заблуждение, будто мы сражаемся только одним флангом и вся наша надежда покоится на уверенности, что мы добьемся перевеса в Большом совете.

Все пришли к выводу, что верховный жрец необычайно тонко понял дело. И общество разошлось, охваченное большим любопытством относительно тайного плана против Агатирса, убежденное в том, что если речь идет о свержении архижреца храма Ясона, то дело это попало в самые надежные руки.

Между тем Агатирс не преминул извлечь всю возможную выгоду из небольшой победы, одержанной им в затруднительную минуту благодаря присутствию духа. Среди толпы, провожавшей его до двора жреческого дома, он велел раздавать хлеб и вино,[303] убедительно увещевая ее успокоиться и разойтись. И, вернувшись домой, они не могли нахвалиться перед своими знакомыми и соседями обходительностью и щедростью архижреца. Разбираясь в духе республики достаточно хорошо, чтобы не пренебрегать благосклонностью народа, Агатирс все же понимал, что достиг пока немногого. Крайне необходимо было полностью обеспечить себе симпатии большинства четырехсот, отчасти потому, что все зависело от них, отчасти же потому, что если они будут завоеваны, то на них можно положиться больше, чем на прочий народ. Хотя он, правда, уже и располагал значительным числом сторонников среди них, но кроме определенной части и ревностных «теней», с которыми он не хотел связываться, было еще очень много, в большинстве своем самых зажиточных и самых влиятельных бюргеров, либо совсем еще не примкнувших ни к какой партии, либо же склонявшихся к партии «теней» только потому, что главарей противной партии им изображали как властолюбцев и насильников. Они, дескать, затеяли смешную оноскиамахию[304] исключительно для того, чтобы ввергнуть город в сумятицу, а беспорядки, ими вызванные, использовать как повод и орудие своих честолюбивых замыслов.

Привлечь этих людей на свою сторону казалось ему теперь делом самым главным, ибо они обеспечили бы победу его партии. Уже в тот же вечер он пригласил их всех к себе в гости. Большинство пришло. И архижрец, обладавший талантом придавать своей политике характер особой откровенности и искренности, не скрыл от них, что он пригласил их для того, чтобы с помощью таких порядочных и благоразумных людей развеять вздорные слухи, распространяемые о нем, как он слыхал, в среде бюргерства. Человека его сана считать главой партии в тяжбе между погонщиком ослов и зубодером, в тяжбе, где речь идет о тени осла, – все это, говорил он, кажется ему настолько смешным, что он даже и не считает нужным опровергать вздорное обвинение. Однако бедный Антракс является клиентом храма Ясона и он как жрец не мог отказаться принять участие в его судьбе, насколько этого требовала справедливость. Если бы не известная всем вспыльчивость цехового старшины Пфрима, совсем некстати вступившегося за лекаря, – и не потому, что тот прав, а просто потому, что он записан в цех сапожников, – то это ничтожное дело ни за что бы так не разрослось. Но огонь уже зажжен, и всегда найдутся люди, которые постараются его раздувать и поддерживать. Со своей стороны, он положил себе за правило не вмешиваться в дела, его не касающиеся. Однако то, что он осмелился своим появлением и миролюбивыми уговорами утихомирить опасный мятеж, поднятый утром перед ратушей сторонниками цехового старшины Пфрима, это, надо надеяться, никто из здравомыслящих людей не сочтет неподобающей дерзостью, скорей, напротив, поступком хорошего гражданина и патриота, особенно потому, что жрецу всегда приличествует более способствовать миру и предотвращать беспорядки, нежели подливать масла в огонь, как делают иные, называть которых ему нет надобности. Но поскольку тяжбу об ослиной тени уже однажды загубили в первой инстанции и она теперь выросла в процесс, захвативший всю Абдеру, то он не отрицает, что всегда желал – и чем быстрее, тем лучше, – передать дело Большому совету, не столько, чтобы бедный Антракс получил должное удовлетворение (без сомнения, высокая судебная инстанция не откажет ему в нем), сколько для того, чтобы ограничить, наконец, наглость сикофантов каким-нибудь соответствующим законом и, по возможности, предотвратить в будущем подобные тяжбы, делающие мало чести Абдере.

Агатирс изложил все это с таким смирением и сдержанностью, что его гости дивились несправедливости тех, кто стремился представить этого благонамеренного господина зачинщиком беспорядков. Все они теперь держались совершенно противоположного мнения, и за несколько часов он успел сделать из этих добрых людей, продолжавших считать себя беспристрастными, таких хороших ослов, которых, вероятно, трудно было сыскать в Абдере, особенно после того как великолепные вина, орошавшие трапезу, полностью истребили в них всякую тень недоверия и сделали каждое сердце восприимчивым к тем впечатлениям, которые он постарался им внушить.

Можно легко себе представить, что этот шаг Агатирса немало обеспокоил противную партию. Он вызвал вскоре очень заметные мятежные настроения среди части до сих пор равнодушных граждан. Все батареи, с удвоенным рвением направленные против мятежа, оказывали обратное действие, а злые умыслы «теней», в сравнении со сдержанностью и патриотическими убеждениями прелата, стали еще только более очевидными. Поэтому «тени» испытывали крайнюю растерянность, не зная, что же им делать, чтобы вновь придать силу своей партии, переживавшей почти полный упадок. Но жрец Стробил поддерживал их мужество и уверял, что как только будет назначен день суда, он вызовет над головой этого маленького Ясона (как он его называл) такую грозу, которую тот при всей своей хитрости и предвидеть не может, и она тотчас же придаст делу совсем другой оборот.

«Тени» теперь успокоились настолько, что Агатирс и его приверженцы приписывали кажущееся уныние противников их неверию в победу после двухкратного поражения. Они удвоили свои усилия, чтобы архонт Онолай, сын которого был близким другом архижреца Агатирса и одним из самых ярых «ослов», назначил ближайший день созыва Большого совета. Благодаря своим неотступным просьбам, они, наконец, добились, что сие торжество назначили на шестой день после последнего заседания совета. Люди, привыкшие судить о мудрости какого-либо плана или предприятия по их успехам, возможно, увидят в беспечности архижреца, не воспользовавшегося внезапным прекращением деятельности противной партии, недостаток благоразумия и осторожности, в чем, конечно, трудно полностью его оправдать. Несомненно, гораздо предусмотрительней было бы с его стороны приписать эту бездеятельность какому-нибудь тайному подвоху, подготавливаемому ими в тишине, чем упадку их духа. Но как раз в этом и заключался один из недостатков Леонида: слишком живо ощущая собственную силу, он постоянно презирал своих врагов более, чем позволяла мудрость. Он почти никогда не считал нужным подумать, какой вред могут причинить ему враги, потому что неизменно был уверен, что у него найдутся средства парализовать любое зло. Тем не менее можно предположить, что в данном случае он думал, как и тысячи других людей, будь они на его месте, и полагал весьма целесообразным воспользоваться добрым расположением своих новых сторонников, пока оно еще не остыло, – и не дать врагам вновь опомниться.